Одна Книга. Микрорассказы - стр. 15

Я никогда не служил в МВД и прочих государственных силовых структурах. У меня что ни на есть самая мирная профессия. Я ветеринар по образованию. В Москве. Лечил собачек, кошечек и хомячков. И платили неплохо, и душа была спокойна (неспокойными бывают только хозяева пациентов, их приходиться успокаивать больше, чем самого больного). Вообще, у меня с животными всегда как-то легко взаимопонимание выстраивалось. Будь то питбуль, укушенный бешеной лисицей или аквариумная черепаха, поперхнувшаяся улиткой. Маленькой. А я всегда говорил, что маленьких обижать нельзя.

В прихожей лежали ажурные (скатерки что ли?). Уже запылились, но все вещи аккуратно развешаны, разложены по своим местам. Здесь жила бабушка и, наверное, одна. Я видел много таких квартир. Тут по запаху (как раньше) не определишь. Запах надо всей Москвой теперь один – оккупация. Запах пороха (о да, он долго держится), разрухи, пыли, запустения… Каждый москвич, хоть раз в своей жизни, а и назвал свой любимый город помойкой. Ну, так, нате вам (НАМ!) получите!

Я услышал быстрое и размеренное: «т-дыт» «т-дыт» «т-дыт» «т-дыт» – в акустике подъезда. Рванул обратно. Чуть ли не жопой покатился по ступеням, не догадываясь выглянуть в промежуточное окно. Андрей, не прячась, просто хреначил фигурки, песочного цвета, которые видел в прицеле. Он на колене привстал у окна, и секундою позже зазубастилась очередь БТР-овского пулемёта в ответ, по стенке напротив.

– Вниз! – ору, – Вниз!

Мы скатились на пол-этажа ниже. Пулемёт и вверх и вниз поливал так, что от дворницкой двери ничего не осталось. Щепки и лежали на полу, и летали по всему подъезду.

– Поторопился, Дрюха, убьют нас.

Оглушительный звуковой удар, пыль в глаза и, как будто, весь дом содрогнулся. От парадной (да, приспичило выразиться по-питерски) остался лишь рваный обугленный грот. Ну, мне так показалось и других определений искать было некогда. «Ноги! Андрюха, если жить ещё хочешь – ноги!»

– Ты как?

– Сигареты потерял… – У него кровь из носа. Не время курить, время о здоровье побеспокоиться.

– Голова, блин! Больно…

– Андрей, встать!

– Не слышу, ничего не слышу. Такой шум.

Схватил его за шкирку. Ещё одна пулемётная очередь. Наши ментовские «броники» – как пионерские футболки здесь. Очередь к стволу очень шустрых патронов. Очередь из него бесноватых, умопомрачительно быстро летящих пуль. Насквозь, и спереди, и сзади.

– Андрей! Не надо! Не надо! Не надо! Ты чего это? Я же тебя не донесу. Сам, давай сам. Ну, хоть помоги мне чуть-чуть. Дрюха!

Я тормошил уже мёртвое тело.

«СВД-ушка, милая, пробивает натовские броники. Как я люблю тебя, девочка моя. Всегда со мной, никогда не изменяла. Вот война закончится… А она когда-нибудь закончится, не может же быть она вечной? Человеческих ресурсов не хватит. Война закончится – поженимся».

Когда я побежал, мне стало больно в пояснице, и я потерял сознание. Они стреляли, они попали.

Сначала темнота, потом яркий свет. Хочется пить, но воды не дождёшься.

Меня били, надо мной издевались и спрашивали:

– Ты кто?

Я отвечал:

Я – милиционер.

Ночь. Луна. По пустынной улице идут двое молодых людей. Один из них лет двадцати трёх, другой немного постарше. Тот, что младше в светлом костюме, другой – в тёмном. Тот, что младше жуёт жвачку, и всё время чему-то улыбается.