Одинокая сосна - стр. 7
Чувство глубокого расстройства начало сменяться у Игоря гневом и злостью: эмоциями, которые были у него первичны, если что-то происходило крайне неприятное или тем более конфликтное.
– Чёрт возьми! – он с силой бросил лейку на землю и, отвернувшись, поплёлся прочь от забора в сторону дома, даже не попрощавшись с ни в чём неповинным соседом.
Зайдя за угол, Игорь не поднялся по ступенькам на веранду, а направился к небольшому сараю, построенному на границе участка, выходившей к лесу. Здесь Игорь уселся на тяжёлую, грубо сколоченную им когда-то скамейку, на которой облупилась практически вся краска от некогда радостной и цветной Настиной раскраски. Скамейка долго хранилась в сарае, примыкавшем к гаражу. В нём в принципе хранилась всякая всячина: лопаты, грабли и другой садоводческий инструмент, даже лыжи. А сам сарай представлял собой слегка покосившуюся деревянную постройку чуть выше человеческого роста.
На крыше сарая примостилась синичка и что-то весело прочирикала, чистя пёрышки и поглядывая на Игоря. Из леса ей вторили другие птицы, переливаясь различными мелодиями и замысловатыми трелями. Тепло светило солнце, поднявшись высоко над верхушками раскидистых деревьев. Сколь красива и безмятежна природа вокруг нас… Смотришь на неё – и чувствуешь спокойствие и уют, ведь кажется, что ничто и никогда не изменится. Всё останется навсегда так, как в это мгновение. Но это неправда. Жизнь скоротечна и слишком быстро – даже вернее чрезмерно быстро, – изменчива.
Напротив скамейки, чуть в отдалении от стены сарая и от забора из земли пробивался росток сосны, с желтоватым ровным стволом и длинными хвоинками на первых раскинувшихся ветвях. Накрепко сцепив руки в замок, Игорь немигающим взглядом смотрел теперь на этот росток. Внутри груди продолжала клокотать злость, смешанная с болью и тоской. Прочерчивая щеку, медленно стекла одинокая слеза, упала с подбородка и, разбившись на множество капелек, затерялась в невысокой траве. А в голове отчаянно пульсировала мысль: «Всё потеряно».
***
Тяжёлая спортивная сумка, набитая так, что едва не трещала по шву, больно давила на плечо. Ещё и день выдался совершенно безветренный, зато с солнцем, палящим на ярко-синем безоблачном небе. К слову, не самая частая для Ленинграда погода. Но я всё равно был влюблён в этот город так же, как и два года назад, когда приехал поступать в Ленинградский кораблестроительный институт. Хоть и, признаться, поначалу был весьма и весьма расстроен, что пришлось уехать из родного дома в Подмосковье. Почти круглый отличник, с вымученной золотой медалью, я даже не стал соваться в столичные институты – хоть в какой-то момент и очень хотел попробовать пойти против системы. Всё портила пятая графа в паспорте. Национальность – еврей. Говорю только на русском языке, законы никогда не нарушал и гражданином хочу быть полезным для общества и страны – а в любой институт нельзя. Я почувствовал, как где-то в груди вновь начала подниматься бессильная злость. А ведь обещал себе стараться как можно меньше злиться, особенно на те вещи и обстоятельства, которые не в силах изменить.
– Чёрт с ним, – тихо прошептал я, протирая тыльной стороной ладони лоб. Затем в сотый раз за день кинул взгляд на наручные часы, которые неизменно носил на левом запястье каждый день. Механические, с громоздким корпусом из латуни и коричневым кожаным ремешком. На циферблате нанесены крупные арабские цифры, а также подписано название Угличского завода «Чайка», маркировка «Сделано в СССР» и что в часах смягчают трение осей семнадцать камней. Эти часы подарил мне на восемнадцатилетие отец – уже довольно укоренившаяся традиция в нашей семье.