Одиночное плавание - стр. 40
Еремеев неделю как нашил лычки старшины второй статьи – теперь пусть молодые вытягивают «руки по швам»… Симбирцев не из тех, кто любит, когда перед ним замирают «во фрунте», но надо сбить спесь с новоиспеченного старшины.
– Ёрема, Еремуш-ка… – в ласковом зове старпома играет коварство. – Ты чего такой застенчивый? На берег идешь – погон вперед, чтобы все видели. По килограмму золота на плече. Расступись, суша, – мореман идет! И домой уж, поди, написал: «Мы с командиром посоветовались и решили…»
В рубке радиометристов прыснули.
– Что, была команда смеяться?!
Команды не было, но это именно то, чего добивался старпом. Над гоношистым Еремеевым посмеялись сотоварищи. Это в десять раз больнее, чем простое одергивание.
Матросы любят Симбирцева. Он распекает без занудства: справедливо, хлестко и весело. Его разносы сами собой превращаются в интермедии. Улыбаются все, даже сам пострадавший, хотя ему в таких случаях бывает – и это главное – не обидно, а стыдно.
По короткому трапу Симбирцев спускается в трюм. Я – за ним. Луч фонарика нащупывает в ветвилище труб круглую голову матроса Дуняшина. Голова уютно пристроилась на помпе, прикрытой ватником.
– Прилег вздремнуть я у клинкета… Подъем! – Дуняшин вскакивает, жмурится…
– А кто будет помпу ремонтировать? – ласково вопрошает старпом. – Карлсон, который живет на крыше? Хорошо спит тот, у кого матчасть в строю. Иначе человека мучают кошмары… Чтобы к утру помпа стучала, как часы. Ясно?
– Так точно.
Из-за пурги переход на береговой камбуз отменили, ужин будет на лодке сухим пайком. Коки кипятят чай и жарят проспиртованные «автономные» батоны: лодочный хлеб не черствеет месяцами, но если не выпарить спирт-консервант, он горчит.
У электроплиты возится кок-инструктор Марфин, вчерашний матрос, а нынче мичман. Фигура Марфина невольно вызывает улыбку: в не подогнанном кителе до колен и с длинными, как у скоморохов, рукавами он ходит несуразно большими и потому приседающими шагами. По натуре из тех, кто не обидит мухи – незлобив, честен.
Марфин, родом из-под Ярославля, пошел в мичманы, чтобы скопить денег на хозяйство. По простоте душевной он и не скрывает этого. В деревне осталась жена с сынишкой и дочерью. Знала бы она, на что решился ее тишайший муж! Да и он уже понял, что подводная лодка – не самый легкий путь для повышения личного благосостояния.
У Симбирцева к Марфину душа не лежит: не любит старпом тех, кто идет на флот за длинным рублем. Симбирцев смотрит на кока тяжелым немигающим взглядом, отчего у Марфина все валится из рук. Горячий подрумяненный батон выскальзывает, обжигает Марфину голую грудь в распахе камбузной куртки.
– Для чего на одежде пуговицы? – мрачно осведомляется старпом.
– Застягивать, – добродушно сообщает Марфин.
– Во-первых, не «застягивать», а «застегивать», во-вторых, приведите себя из убогого вида в божеский!
Марфин судорожно застегивается до самого подбородка. Косится на китель, висящий на крюке: может, в нем он понравится старпому?
– Эх, Марфин, Марфин… Тяжелый вы человек…
– Что так, товарищ капитан-лейтенант? – не на шутку встревоживается кок.
– Удивляюсь я, как вы по палубе ходите. На царском флоте вас давно бы в боцманской выгородке придавили. – Марфин сутулит плечи.
– В первом – окурок, в компоте – таракан. Чай… Это не чай, это сиротские слезы!..