Один из рода - стр. 19
–Бирюзовая? – воскликнул Горшков, раскрывая пакет.– Ты что, Лидка, смеешься?
–А что не так?– обиделась сестра.– Красивый цвет!
–Цвет—то красивый, но из него будут мне свитер вязать, а вдруг его еще носить придется?
–Ой, я как-то и забыла, что это тебе на свитер! Думала покрасивее мохер для Аси взять. Ну ладно, убегаю, пока ты меня не побил! Если еще что будет нужно – звони, приеду после работы.
–Ладно, Лидок, спасибо! – вздохнул Анатолий.– Постараюсь больше тебя не беспокоить.
–Ничего, беспокой, пожалуйста! Мне приятно побыть в месте этом, благодатном. Даже уезжать не хочется! Завидую тебе!
–Рано завидуешь, может меня тут работой до смерти замучают.
–Ничего, терпи! Ты и дома без работы помирать вздумал. По больницам лежать стал. Забыл что ли?
–Ох, и правда, здесь сразу забыл, что болею!– удивился Анатолий. – Или я уже здоров?
–Ася сказала, что нет,– вздохнула сестра, – Как-то страшно тебя одного оставлять. Даже здесь. Может, Николая позовем? Будет с тобой сено косить? Ты ему за это двойную зарплату заплатишь.
–Не хочется! Коля будет мне напоминать о той жизни, о делах. А я хочу воспользоваться твоим советом и немного помечтать на свободе. Ведь я так давно не мечтал!
В скиту Анатолий Сергеевич зажил новой, незнакомой ему жизнью. Она казалась ему прекрасной. Все удивляло, было в новинку. Горшков с трудом выстаивал длинные службы и не забывал искренне благодарить Бога за новую для него реальность. Оказалось, что не все в этом мире повидал искушенный богач. Видал—то все, но не заметил главного. Есть мир, который не откроешь материальным ключом, и только Бог может впустить туда человека, по одному Ему ведомому Промыслу. Но это—то и есть настоящий мир! Там растут деревья, цветет трава, живут люди, так же, как в материальном мире, только совсем иначе. Анатолий ощущал каждой клеточкой это «иначе», но никакими словами не мог бы объяснить, как именно. Болезнь вырвала его из привычной материальной действительности и открыла вещи изнутри. Будто приоткрыла неведомую дверь. Горшков лишь издали ощущал благодать, видел ее источники. Чувствовал добро, исходящее от святынь, от людей, но более остро ощущал и зло. Благодаря беседам с Асей, в ее келье, он нашел в себе источник страха. Анатолий ублажал летние ночи за то, что они коротки, ведь именно по ночам начинались его страдания. Стиснув зубы, чтобы не разбудить уставших за день трудников, он трясся от озноба под тонким монастырским одеялом.
–Душа обнажена у тебя, братик, – объясняла его состояние Ася, накидывая петли на свои узловатые пальцы,– а грехов ты в себе много носишь, вон они тебя и царапают!
–Как это царапают?– удивлялся Анатолий.
–А вот как при смерти бывает! Живет себе человек, и в ус не дует. Душа, кажется, мозолями покрылась, совесть умерла. Но не так это! Совесть умереть не может. Как душа—то отходит, обнажается, то и ощущает всей силой грехи свои. Вот они – то не только царапать могут, а будто ножом резать!
–Матушка, это что значит? Умираю я?
–Нет, милый, ты не умрешь, но изменишься! А я, грешная, баба Ася, тебе в этом помогу. Вон, на полочке книга большая, возьми ее!
–Вы имеете в виду эту новую, в красном переплете?
–Возьми! И начинай читать! Ты будешь за меня читать, а я за тебя молиться! Так свитер и свяжем!
Книга в красном переплете оказалась Святым Евангелием, которого раньше, Горшков, всегда считавший себя верующим человеком, даже не касался. В маленьком домике Аси, похожем на избушку с бабой Ягою в придачу, и началось рождение Анатолия в новую жизнь. Он изменялся с каждой новой главой, которую его, израненная болезнью душа, воспринимала как животворный елей. И явно ощущал малейшее изменение в душе своей. У нового Анатолия, появилась жажда жизни, жажда познания – те чувства, которые он считал в себе безвозвратно потерянными.