Один день ясного неба - стр. 50
Завьер выпустил из пальцев красный мешочек и, вздрогнув, открыл глаза. Уже много лет его тело не ощущало подобного воспарения, столь жаркого желания. Эту самонадеянность ему внушил мотылек: мол, ты заставил весь мир броситься к твоим ногам, ты мог бы стать кем угодно. Его ногти словно превратились в обжигающие круги.
Женщина в зеленом платье отстранилась от него на несколько шагов, словно почувствовала произошедшую в его теле перемену и это ей не понравилось. На мгновение он смутился. Прошу вас, боги, только бы она не обладала даром читать мысли незнакомцев!
В толпе раздались призывы к тишине:
– Тише! Тише! Коза умирает!
Мясник встал у головы козы, что-то шепча ей на ухо, вероятно, прося прощения за то, что ей предстояло умереть. Коза задумчиво слушала, словно оба участвовали в важном совещании.
Мясник взглянул на Завьера, как бы испрашивая его дозволения.
Тот кивнул.
Женщина в зеленом платье закусила губу.
Мясник одним ловким движением вспорол козе горло, отклонившись в сторону. Тугая струя крови брызнула в голубой воздух и, описав дугу, точно попала в стоявшее наготове керамическое ведро. Козий живот содрогнулся. Всякий раз, когда Завьер наблюдал, как этот человек убивает животное, его поражало обилие вытекавшей крови и филигранная точность движений мясника.
– О-о-о-о! – вздохнула толпа.
Мясник чуть опустил мертвое животное и, деловито взрезав шкуру ножом, стал вынимать печень, почки, сердце, потом мозг; вертясь из стороны в сторону, он потел, обступившие его помощники быстро обмывали козью тушу соленой водой, а мясник попеременно орудовал то острыми лязгающими ножами, то острыми короткими, не длиннее перочинного, ножиками, отделяя определенные части туши: красное мясо разных оттенков, голубые кишки, желтый жир, потом хрящи и светлые кости, черные глаза. Один глаз упал на землю и закатился под шаткий разделочный стол, вывалявшись в песке. Шкуру, снятую целиком с козьей туши, мясник отбросил в сторону, и ее тут же подхватил юный помощник: ничего не должно пропасть! Завьер наблюдал, как помощник попятился со своей ношей, – тот невольно напомнил ему краба. Обернувшись, он посмотрел на стоявшую рядом женщину c шелковистой кожей и широкой талией: проведя пальцем от талии вниз до бедра, она на секунду распахнула полу юбки, и под тканью мелькнула кожа. Удивленный, он заметил сияние ее мягкой ониксовой плоти, а потом и набедренный обруч, когда она специально чуть нагнулась, чтобы улучшить ему обзор. Усыпанная драгоценными камушками эластичная лента напомнила ему росистую траву.
Пола юбки вернулась на положенное место. Она не собиралась показывать ему свой набедренный обруч дважды – это было вызывающе. Все, что ей требовалось сейчас сделать, забыв о смраде пролитой козьей крови, лишь ему улыбнуться, явно благословляя на дальнейшие действия. Ее податливость была словно продолжением радушных приветствий рыночной толпы и веселья женщин, увлекших его на этот рынок, а главное, она казалась искуплением красивой смерти козы.
Только улыбка – после демонстрации набедренного обруча. Он не станет ее преследовать – ему сегодня было чем заняться и о чем думать, но он дожидался окончательного приглашения.
Ее мягкие темные губы приоткрылись.
– Идешь, радетель?
У нее был нежный голос – как он и надеялся.