Один день в декабре - стр. 29

Лори уже не плачет, лишь изредка тяжело вздыхает.

Понятия не имею, что надо говорить в подобных ситуациях. Но сказать хоть что-то необходимо, иначе она сочтет меня бесчувственным чурбаном. Пытаюсь представить, что она сейчас испытывает.

– А как звали твою сестру?

Лицо Лори смягчается. Я чувствую, как ее боль проходит сквозь меня. Острая боль, горькая и сладкая одновременно. Тоска о том, что утрачено давным-давно. Она вздыхает, откидывается на спинку дивана и обхватывает руками свои поднятые колени. Когда она начинает говорить, голос ее звучит иначе, тише, размереннее. Она словно произносит заранее приготовленную речь на похоронах любимого человека.

– У Джинни был врожденный порок сердца. Но она была очень жизнерадостной девочкой, умненькой, веселой. Мы с ней были лучшими подругами. Никогда не расставались. – Лори крепче обнимает собственные колени, сознавая: то, что она скажет сейчас, доставит ей боль. – Потом она заболела воспалением легких. Только что была здесь – и вдруг исчезла… Наверное, никто из нас так никогда и не смирился с этой утратой. Мои бедные мама и папа… – Лори умолкает, словно не находя подходящих слов.

Да и что тут скажешь? Родители не должны хоронить своих детей. Руку она больше не щиплет. Наверное, на свете не существует физической боли, которая помогла бы забыть о таком.

На экране телевизора Ник Кейдж рассекает по шоссе на мотоцикле, играя накачанными мускулами. Здесь, на диване в крошечной гостиной, я обнимаю Лори за плечи и прижимаю к себе. Она закрывает глаза, опустив голову мне на плечо, тело ее сотрясается от судорожных вздохов. В какой-то момент она засыпает. Это хорошо, сейчас ей нужно забыться. Я не двигаюсь, хотя, наверное, мне следует подняться и идти спать. Но я сижу на диване в компании спящей Лори и ощущаю на своем плече тяжесть ее головы. При этом я чувствую… Трудно сказать, что именно я чувствую. Пожалуй, точнее всего подходит слово «умиротворение».

Но я не прижимаюсь лицом к ее волосам, хотя мне очень этого хочется.

Проснувшись, я чувствую, что должна вспомнить нечто важное. Но мозг мой словно завернут в оберточную бумагу. Не надо было вчера напиваться, с укоризной думаю я. Открываю глаза, и тут выясняется, что я лежу не в своей постели, а на диване в гостиной. Правда, я накрыта своим одеялом, и под головой у меня подушка. Скашиваю глаза и смотрю на часы. Всего-навсего шесть часов утра. Растягиваюсь на спине и закрываю глаза, пытаясь собрать воедино картину вчерашнего вечера, которая всплывает в памяти по кусочкам.

Мороженое. Вино. Райан Гослинг плывет в лодке. Лебеди. Да, лебеди были точно. И, господи, кажется, Сара напилась в стельку! Надо посмотреть, как она там. Хорошо еще, что Джек притащил ее домой. Джек… О черт! Джек!

Мозг мой начинает работать в режиме тревоги. Кажется, я наговорила, чего не следовало. Кажется, вела себя вовсе не так, как следует хорошей подруге. Сара имеет полное право меня ненавидеть. Итак, мы с Джеком болтали, смеялись, смотрели кино, а потом… Ох! Наконец я вспоминаю все. Джинни… Залезаю под одеяло с головой, закрываю глаза и позволяю себе нарисовать в воображении свою милую, чудную сестренку. Тоненькие пальчики, почти прозрачные ноготки, голубые глаза, в точности такие, как мои собственные. Таких больше нет ни у кого на свете. Я напрягаю память, чтобы услышать ее звонкий голос, ее радостный смех, увидеть, как сверкали на солнце ее белокурые волосы. Разрозненные воспоминания, выцветшие, как старые фотографии. Я не позволяю себе часто вспоминать о Джинни – потом бывает трудно примириться с тем, что ее больше нет. Чувствуешь злобу на людей, которые живут как ни в чем не бывало. А она умерла.