Одесские рассказы. Конармия - стр. 16

– Почтение, Грач, – сказал он, – если хотите что-нибудь наблюдать из жизни, то зайдите к нам на двор, есть с чего посмеяться…

И сторож повел Грача к стене, где сидели богомольцы, прибывшие накануне. Старый турок в зеленой чалме, старый турок, зеленый и легкий, как лист, лежал на траве. Он был покрыт жемчужным потом, он трудно дышал и ворочал глазами.

– Вот, – сказал Евзель и поправил медаль на истертом своем пиджаке, – вот вам жизненная драма из оперы «Турецкая хвороба». Он кончается, старичок, но к нему нельзя позвать доктора, потому что тот, кто кончается по дороге от бога Мухамеда к себе домой, тот считается у них первый счастливец и богач… Халваш, – закричал Евзель умирающему и захохотал, – вот идет доктор лечить тебя…

Турок посмотрел на сторожа с детским страхом и ненавистью и отвернулся. Тогда Евзель, довольный собою, повел Грача на противоположную сторону двора к винному погребу. В погребе горели уже лампы и играла музыка. Старые евреи с грузными бородами играли румынские и еврейские песни. Мендель Крик пил за столом вино из зеленого стакана и рассказывал о том, как его искалечили собственные сыновья – старший Беня и младший Левка. Он орал свою историю хриплым и страшным голосом, показывал размолотые свои зубы и давал щупать раны на животе. Волынские цадики с фарфоровыми лицами стояли за его стулом и слушали с оцепенением похвальбу Менделя Крика. Они удивлялись всему, что слышали, и Грач презирал их за это.

– Старый хвастун, – пробормотал он о Менделе и заказал себе вина.

Потом Фроим подозвал к себе хозяйку Любку Казак. Она сквернословила у дверей и пила водку стоя.

– Говори, – крикнула она Фроиму и в бешенстве скосила глаза.

– Мадам Любка, – ответил ей Фроим и усадил рядом с собой, – вы умная женщина, и я пришел до вас, как до родной мамы. Я надеюсь на вас, мадам Любка, – сначала на бога, потом на вас.

– Говори, – закричала Любка, побежала по всему погребу и потом вернулась на свое место.

И Грач сказал:

– В колониях, – сказал он, – немцы имеют богатый урожай на пшеницу, а в Константинополе бакалея идет за половину даром. Пуд маслин покупают в Константинополе за три рубля, а продают их здесь по тридцать копеек за фунт… Бакалейщикам стало хорошо, мадам Любка, бакалейщики гуляют очень жирные, и если подойти к ним с деликатными руками, так человек мог бы стать счастливым… Но я остался один в моей работе, покойник Лева Бык умер, мне нет помощи ниоткуда, и вот я один, как бывает один бог на небе.

– Беня Крик, – сказала тогда Любка, – ты пробовал его на Тартаковском, чем плох тебе Беня Крик?

– Беня Крик? – повторил Грач, полный удивления. – И он холостой, мне сдается?

– Он холостой, – сказала Любка, – окрути его с Баськой, дай ему денег, выведи его в люди…

– Беня Крик, – повторил старик, как эхо, как дальнее эхо, – я не подумал о нем…

Он встал, бормоча и заикаясь, Любка побежала вперед, и Фроим поплелся за ней следом. Они прошли во двор и поднялись во второй этаж. Там, во втором этаже, жили женщины, которых Любка держала для приезжающих.

– Наш жених у Катюши, – сказала Любка Грачу, – подожди меня в коридоре, – и она прошла в крайнюю комнату, где Беня Крик лежал с женщиной по имени Катюша.

– Довольно слюни пускать, – сказала хозяйка молодому человеку, – сначала надо пристроиться к какому-нибудь делу, Бенчик, и потом можно слюни пускать… Фроим Грач ищет тебя. Он ищет человека для работы и не может найти его…