Одержизнь - стр. 54
– Я это… подстригся. Вот так вот, – говорит он первое, что приходит в голову.
Она молчит и кивает. И улыбается, трогая его обстриженную чёлку.
Хлопает дверь за спиной, и подростка за талию обхватывают маленькие руки Амелии.
– Жиль! Я снова сделала ящерицу… и она рассыпалась! – отчаянно кричит она. – Опять! Опять!
Она тянет его за руку, заставляя наклониться, и шепчет на ухо:
– Я знаю, как должно быть. Я знаю, но мама не понимает! Пойдём скорее, я должна тебе всё-превсё рассказать!
Она прохаживается туда-сюда по комнате – до ужаса взрослая с высокой причёской и в перешитом из маминого платье. Взгляд Амелии суров и серьёзен, пухлые губы сжаты, настрой решительный.
– И ты мне не веришь, – без укора, просто констатируя факт, говорит она Жилю, сидящему на подоконнике. – Не веришь же…
– Я не виноват, что это бредово звучит, – хмурится он. – Вот ты бы сама на моём месте поверила? Что кто-то далеко-далеко знает, как тебя вылечить, и аппаратура в доме Роберов включилась, чтобы тебе это сказать, и ты поняла, а другие нет. Ты ещё скажи, что знаешь, на каком языке сигнал пришёл.
– На английском, – не задумываясь, отвечает Амелия.
– Откуда ты всё это взяла, веснушка? Придумать у меня бы не хватило фантазии.
Амелия берёт с дивана книгу о птицах, хлопает ею по столу, поднимая облако пыли. Удовлетворённо хмыкает:
– Мне приснилось.
– Нельзя верить снам, – возражает Жиль.
– Мне приснилось, когда я лепила ящерицу, – спокойно дополняет девочка.
Жиль качает головой: нет, не верю. Малышка поджимает губы, хмурится и являет свой последний довод:
– А если совсем незнакомый мне месье скажет всё то же, что и я? Тогда ты поверишь?
– Что ещё за незнакомый месье? – в один голос спрашивают Жиль и тихо сидящая в стороне Вероника.
– Месье, которого вы не знаете, но знает папа. И то чуть-чуть.
– Стоп-стоп! – восклицает Вероника, выставив ладони вперёд. – Я совсем запуталась. Амелия, откуда ты знаешь, что папа…
– Мам, – в голосе девочки – сплошной укор, – не это важно. Важно то, что я говорю правду.
Она переводит взгляд с матери на Жиля, потом обратно.
– Его надо найти и поговорить. Он правильнее вам всё расскажет.
– Мы ни с кем говорить не будем! – Вероника почти кричит, и Жиль понимает, что она испугана. – Амелия, детка, это просто сон!
Жиль стискивает виски ладонями. «Так, соберись. Если ей правда приснилось – да, всё ерунда, и делать то, о чём она просит, – пустая трата времени. А если нет? Если действительно все эти знаки складываются в нечто, что понимает только веснушка? И то как-то смутно… Что тогда?»
– Послушай, Веро, – примиряющим тоном начинает брат. – А если… а если мы попробуем? Просто поговорить. Что мы теряем?
Она молчит, в глазах мечется страх. Нет, в резиденцию Каро она точно не пойдёт. Ей проще цепляться за то, что Амелии всё пригрезилось. А вот Жилю уже не проще. Пока он подыскивает нужные слова для разговора с сестрой, в детскую заглядывает Ганна:
– Доктор пришёл. Срочно требует вас, мадам.
Вероника спускается в вестибюль, Амелия следует за ней. Франсуа Ламонтань прохаживается вдоль высоких – от пола до потолка – окон вестибюля. И не улыбается в знак приветствия – вопреки привычке.
– Доброго утра, мадам Бойер, – с лёгким поклоном здоровается врач. – Буду краток: у нас эпидемия. Больно более пяти процентов детей Азиля. И так как мадемуазель Амелия является нулевым пациентом, я должен препроводить её в карантинную зону Второго круга.