Очертания последнего берега. Стихи - стр. 13

Где все наши “я” дружно шествуют рядом без раздоров и драм,

Где правит абсолют, где идеалы вечны,

Походка – танец, а слова – псалом,

Не существует на земле.

Но мы туда идем.

Дом Бога похож на взрытый кротом бугорок,

Там много ходов,

Галерей, куда телу протиснуться трудно;

Но внутри этот дом безнадежно пустой.

Небесный Иерусалим существует и здесь, на земле,

В глазах некоторых женщин;

Сперва происходит отладка, что-то вроде

синхронизации приемных устройств

и установки соединения,

Потом взгляды тонут и отражаются в чем-то

невероятно чудесном, несущем спасение,

Которое есть Другой и Единый,

Пространство и неподвижная точка.

Отринув время, мы оказываемся в царстве

идентичности – путь как будто недлинный.

В центре Господнего Храма есть комната

с побеленными стенами и низеньким потолком;

Посредине стоит алтарь.

Те, кто сюда попадает, бывают сначала удивлены

атмосферой пустоты и безмолвия,

которыми проникаешься понемногу;

Почему пуст алтарь?

Разве так надлежит являть себя Богу?

И лишь после многих дней, после многих ночей

бдения и созерцания

В центре пространства вдруг проступает нечто,

подобное солнцу, обретающему очертания,

Нечто такое, что стягивает пространство

и организует его, как ядро,

Центральная точка, вокруг которой

формируется мир и воплощает себя

в потрясающем топологическом переплетении,

Точка, продолжительное созерцание которой

готовит душу к скачку в абсолютную идентичность,

недосягаемую для изменения.

Названия для этой точки нет ни в одном языке,

но она источает радость, свет и добро.

Мир выглядит, как никогда, однородным и прочным. Девятичасовое солнце медленно и полого струится по улице; старинные и современные здания соседствуют довольно беззлобно. Я, частица человечества, сижу на скамейке. Парк совсем недавно обновили; фонтан вот установили. На этой скамейке сидя, я думаю о человеческом виде и ощущаю себя гуманным; сижу гуманно напротив фонтана.

Фонтан современный: вода течет между серыми полусферами, падает медленно с одной на другую. Между ними она могла бы только сочиться, но архитектор придумал хитрей: сначала вода заполняет неторопливо верхние полусферы; когда они переполняются, она тихонько капает в нижние; через какое-то время – его промежутки кажутся мне неравными – всё разом опустошается. Потом вода наливается снова, и процесс повто ряется.

Может быть, перед нами метафора жизни? Сомневаюсь. Скорей, архитектор хотел инсценировать свое представление о вечном движении. Не он первый, не он последний.

Лежу в гостинице; мышцы мои отдыхают после ходьбы; они слегка горят, но это приятно.

Не могу я как человек западный, сентиментальный, спонтанный, по-настоящему принять для себя буддизм (со всем, что буддизм включает в себя: с этим упорным исследованием тела, направляемым разумом; упорным, почти научным исследованием тела, его реакций и использованием этих реакций в мистическом поиске и в быту).

Иначе говоря, я остаюсь романтиком, зачарованным идеей полета (полета чистого, духовного, с телом никак не связанного). Я чту целомудрие, святость, невинность; верю в слезный дар и молитву сердца. В буддизме все более разумно, более целесообразно; однако я не в состоянии проникнуться им.