Очень сильный пол (сборник) - стр. 46

– Думаю, ты прав. – Седой ступил с крыльца, пошел к машинам как был, в одном свитере, только шапку надвинул глубже. Остановился, сказал с невидимой усмешкой: – Профессионал… А я, ты знаешь, любитель…

«Волга» вылетела на бетонку. Лысый поежился и ушел в дом.

На повороте, на темной улице среди спящих домов, «Волга» встала рядом с вездеходом. Посидели минуту, не выходя. Потом дверца «уазика» открылась, офицер ступил на снег, встал у машины. Словно в театре, в этот миг показалась из-за снеговых туч и наполнила ночь зеленым светом луна. Темным бликом мигнул в правой руке Барышева пистолет, он шагнул к «Волге» – тут же дверца ее распахнулась и из глубины машины ударила – негромко и коротко, словно одно слово, отбитое пишущей машинкой, – серия выстрелов. Седой бросил пистолет с нелепо длинным из-за глушителя стволом на сиденье, выскочил, втащил тело в «уазик», не садясь, крутанул баранку вездехода, уперся, подтолкнул – машина медленно поехала к стене дома, въехала на тротуар, косо стала… Седой вернулся в «Волгу», прицелился… После третьего попадания бак рвануло, огонь поднялся к окнам второго этажа… «Волга» прыгнула с места и помчалась к центру городка, к площади с памятником – там можно было развернуться и не торопясь ехать к гостевому домику другой дорогой.

Он знал этот унылый поселок, как свою ладонь, здесь семнадцать лет назад служил в комендантской роте.

Солдат в тулупе открыл ворота, заглянул в машину, козырнул. Потом он долго запирал въезд. Наверное, утихомирились, думал он, больше выезжать не будут, суки. Побродил по двору – нелепый ферзь среди белых волн низких сугробов и черных проплешин еще не занесенной земли. Подошел к светящемуся апельсиновым светом окну. Тени – длинные, уродливые – двигались, поднимали стаканы, выпускали к потолку сигаретный дым… Если сейчас двинуть стволом по окну и сразу дать длинную, веером, можно за один раз достать всех, подумал солдат. Из этого, в лампасах, воздух сразу выйдет, как из проколотого гондона… И всех их бросит к стене, и они будут сползать по ней, оставляя красные дорожки на светлом дереве, и нужно будет дать еще одну, и еще – чтобы каждого достать в отдельности… Там наверняка останется коньяк, и потом можно будет принять стакан, согреться… Он уже замерз, а до смены час, и падла разводящий уж точно опять опоздает минут на десять.

Прием устроила французская сторона в шикарном «Фукьеце» – прелестная русская транскрипция – в новой Опере. Долго пили изысканное белое, говорили, конечно, об удивительных переменах в России, лживое ледяное оживление блестело в глазах. Самым честным оказался угрюмый парень, сидевший между женою Редько и Ольгой, журналист из какого-то эпатажного еженедельника – стриженный в скобку, в мятом черном пиджаке и наглухо застегнутой жеваной рубахе без галстука. Он садил одну за другой «голуаз» без фильтра и на невнятном английско-русском расспрашивал о службе в армии. Похоже, сказал он, что в вашем сценарии есть немного правды. Вы служили, наверное, давно? Но память хорошая… Законы триллера заставили вас сгустить краски, или?..

Начал было отвечать подробно, но перебил себя – слушайте, будет очень неприлично, если я скажу, что выпил бы виски? Или хотя бы розового – я не могу пить столько белого вина…