Обсидиановая бабочка - стр. 26
Он приподнял брови.
– Вам приходилось надевать такие перчатки.
Он не спрашивал, а утверждал.
– Я их надеваю на осмотр места преступления, когда не хочу потом выковыривать кровь из-под ногтей.
Он помог мне завязать сзади маску.
– На вашей работе вы должны были видеть много крови.
– Но уж точно меньше, чем вы. – Я повернулась, глянула на себя в маске на рту и носу. Только глаза остались непокрытыми. Бен посмотрел на меня с задумчивым видом.
– Я ведь не хирургическая сестра.
– А какая у вас специальность? – поинтересовалась я.
– Ожоговое отделение.
Я широко открыла глаза.
– У раненых ожоги?
Он покачал головой:
– Нет, но тела у них – сплошь открытые раны, как ожог. Лечение одно и то же.
– Как это – сплошь открытые раны?
Кто-то постучал по стеклу у меня за спиной, и я вздрогнула. Повернувшись, я увидела человека в таком же, как у меня, наряде, сердито глядящего на меня светлыми глазами. Он нажал кнопку интеркома, и его голос был достаточно ясен, чтобы услышать в нем раздражение.
– Если входите, то входите. Я хочу им снова дать успокоительное, а не могу, пока вы не попробуете их допросить, – так мне сказали.
Он отпустил кнопку и ушел за белую занавеску, которая закрывала вид в палату.
– Господи, как сегодня все рады меня видеть!
Бен натянул маску и сказал:
– Лично против вас он ничего не имеет. Доктор Эванс свое дело знает, он один из лучших.
Если хотите в больнице найти хорошего врача, не спрашивайте ни в справочной, ни у врачей. Спросите любую сестру. Сестры всегда знают, кто хороший врач, а кто нет. Ничего плохого они вслух не скажут, но если они дадут о враче хороший отзыв, это надежно, как в банке.
Бен тронул на стене что-то слишком большое, чтобы назвать это кнопкой, и двери распахнулись с таким звуком, будто открыли воздушный шлюз. Я шагнула внутрь, и двери с тем же звуком закрылись у меня за спиной. Передо мной была только белая штора.
Я не хотела ее отодвигать. Все здесь были чертовски выбиты из колеи. Там наверняка будет плохо. Тела как открытые раны, сказал Бен, но не ожог. Что же с ними случилось? Как говорит старая пословица, есть только один способ узнать. Я сделала глубокий вдох и отодвинула штору.
Палата была белая, антисептическая, больничная донельзя. За ее стенами прибегали к каким-то уловкам, чтобы показать: дескать, это здание как здание – пастельные рисунки и все такое. Но здесь притворство кончалось, а реальность оказалась суровой.
В палате было шесть коек, каждая с пластиковым навесом над головой и торсом пациента. Возле ближайшей койки стоял доктор Эванс. В глубине палаты женщина в таком же хирургическом костюме смотрела на один из многих мигающих и попискивающих приборов, придвинутых к каждой койке. Она подняла глаза, и незначительная часть ее лица между маской и колпаком оказалась поразительно темной. Афроамериканка, но кроме того, что она не жирная, да еще ее роста, под всей этой сбруей больше ничего нельзя было увидеть. Встреть я ее без этой одежды, не узнала бы. Странная анонимность беспокоила – впрочем, может быть, только меня. Женщина опустила глаза и пошла к следующей койке, проверяя те же показания, что-то записывая в блокнот.
Я подошла к ближайшей койке. Доктор Эванс не повернулся, никак не прореагировал, что заметил мое присутствие. Над каждым пациентом, как шатер, висели белые простыни, поддерживаемые какой-то рамочной конструкцией.