Общие родственники - стр. 6
Лиза полюбила Вадика так сильно, как только могла. Любовалась им украдкой, трогала, пыталась предугадать его желания, подстроиться под его настроение. Взрывной характер Вадика часто приводил к ссорам, качая Лизу на неведомых доселе качелях – от абсолютного горя ссор до невероятного счастья примирения.
Они расписались, когда Лиза забеременела. Сняли комнату рядом с техникумом: Вадику до диплома оставалось полгода. Выкидыш случился в тот день, когда Лиза нацарапала прыгающим почерком заявление на академический отпуск. Короткий бросок скорой до районной больницы, грохочущую по кафельному полу длинного коридора каталку и какой-то сладковатый запах, исходящий от нее самой, Лиза вспомнила уже потом, когда очнулась от наркоза. Она лежала на кровати, смотрела в потолок и не чувствовала ничего – ни горя, ни боли. Только очень хотелось к маме. И в голове был туман: не перед глазами, а где-то внутри, по центру головы. Словно мысли и слова бродили и терялись в этом тумане. Трудно думалось, и Лиза никак не могла понять, что теперь делать.
Подходила полная врач с уставшими глазами, сказала: «Ничего, девочка, Бог даст, будут у тебя еще детки» и погладила по руке.
Но деток не было. Ни через год, ни через пять, ни через 10 лет, ни через 20 лет. Лиза с Вадиком жили тихо и хорошо. Она – бухгалтер на пищекомбинате, он – инженер на птицефабрике. Годы пролетали в успокаивающем ритме: дом – работа – дом – работа. Утренние бутерброды, завернутые в пакет, – для него и для себя. Ужин с включенным радио на уютной кухне их небольшой «двушки». С возрастом Вадик стал злее, критиковал сослуживцев, ругал районное начальство, мог вспылить даже из-за недостаточно горячего чая. Иногда качели ссор задерживались в нижней точке, накрывая Лизу отчаянием, но тем ценнее был взлет к небесам, к счастью сладкого примирения. Правда, постепенно отчаяние притуплялось какой-то тоской, а примирения тускнели, становились молчаливее. Наверное, в любой семье так, думала Лиза. Вадик был для нее всем, а чем она была для него – она даже не представляла, что можно об этом задуматься.
Туман, впервые появившийся в Лизиной голове в гинекологическом отделении районной больницы, иногда возвращался. Чаще весной. Порой с пронзающей виски и затылок головной болью, а иногда – и без нее. Тихо вплывал, заслоняя собой мысли, приглушая звуки. В такие дни Лиза, бывало, не могла понять, о чем рассказывает ей за ужином муж. На работе она не вступала в разговоры с коллегами, цифры плясали перед глазами и иногда были похожи одна на другую.
Накануне Лизиного сорокапятилетия Вадик торжественно и как-то даже мстительно объявил, что он уходит к другой женщине. Этот демарш пришелся именно на тот день, когда в голове у Лизы плыл туман, и она не сразу даже поняла, что происходит. Молча смотрела, как муж собирает вещи в большую сумку, и пыталась понять: куда он? Разве они в ссоре? Надо ли ей тоже собираться? Она надеялась переждать, пока туман уйдет, и она всё поймет. Вадик объяснил молчание и безучастность жены шоком и ее эмоциональной ограниченностью. Ушел, бросив на прощание: «Квартиру тебе оставляю! Живи!»
Только на следующий день Лиза поняла, что случилось что-то страшное. Туман в голове рассеялся, и оказалось, что мир потерял краски. Он был кристально, ослепительно серым. Ни утренних бутербродов, ни совместных ужинов, пустая постель, пустая квартира, пустая жизнь. Лиза вспомнила себя на табуретке в квартире соседки, которая сказала, что мама умерла. И Лиза поняла: она меня бросила. И не было боли, было чувство ужасающей несправедливости. Сначала папа, потом мама. А теперь Вадик. В лице единственного близкого человека от нее отвернулся весь мир. И это было несправедливо! Несправедливо! Лиза завыла, как хотела завыть тогда, когда умерла мама, но побоялась тяжелого взгляда соседки. А сейчас она выла, выла и выла. Выла каждый вечер в своей пустой квартире, в вакууме своей жизни, пока в голову снова не вплыл спасительный туман, притупил боль, разорвал круг, по которому бежали мысли.