Обреченный - стр. 19
– Что ж ты такой жадный? – спрашивала она, гладя его по щеке с такой осторожностью, словно новорожденного.
– В каком смысле?
– На земле уже ничего не осталось светлого, кроме любви. И, кроме всего, это ничего не стоит. Ты пожалел своей любви. Почему?
– Ничего я не пожалел! Просто мне не нравится, когда меня используют втемную… И вообще, я инвалид, обуза любой компании.
Она долго остановилась, оценивающе взглянула на Шелестова, усмехнулась.
– Меня зовут Галька, – представилась она и протянула ладошку.
– Галина?
– Нет, не Галина, а Галька. Камешки такие есть в море – гладкие, отшлифованные. И я на них похожа, тоже гладенькая. – Она вдруг задрала майку к подбородку. – Вот, смотри, похоже?
– Похоже. Хорошо, что тебя не Персиком зовут, а то бы пришлось другое место показывать…
– Ну ладно! – перебила она Шелестова. – Хватит ерунду всякую говорить. Пойдем к нам. У нас тут недалеко лагерь, мы каждое лето собираемся, и нас с каждым годом все больше и больше. Мы учим людей любви и боремся со злом… В общем, сам увидишь. Тебе там будет хорошо.
– А как ты меня представишь?
– Я буду звать тебя Обреченным, потому что…
– Хорошо, что не Приговоренный…
– …потому что думаешь, будто любовью можно сделать другому человеку зло, и копишь ее в себе, боишься растратить понапрасну, ищешь ту единственную и неповторимую, которая, как тебе кажется, была бы счастлива с тобой. Так и будешь жить в клетке, которую сам для себя смастерил, и умрешь вместе со своей нерастраченной любовью, и вгонишь ее, нераспустившуюся, в сырую землю…
– Как мрачно! Погоди, дай высморкаться… слезу вышибла.
– Не надо ехидничать, Обреченный.
– Но скажи мне, нимфетка, разве можно любить кого попало?
– Любить надо не кого попало, а всех. Подумай сам, если все будут любить всех, то на земле не останется места для мерзкой ненависти. И люди перестанут убивать друг друга. И исчезнут террористы и камикадзе. И будут распущены армии, и переплавлены авианосцы. А ты искусственно сдерживаешь в себе чувство, в котором нуждаются тысячи несчастных. Почему у нас есть доноры, и люди делятся кровью, а вот любовью, если ее много в сердце, считается зазорным поделиться с ближним?
– Да нет, не зазорно, хотя я так и не понял, как это проделать на практике. Боюсь сказать нечто неприличное…
– А вот Бродяга считает, что зазорно и даже грешно, – перебила Галька.
– Может, он имеет ввиду не любовь, а прелюбодеяние?
Галька скривила губки в презрительной усмешке:
– Прелюбодеяние! То, что дает жизнь всему на земле – разве грех?.. Все, что делается человеком под знаком любви, не может быть грехом!
Галька снова стала перебирать камешки. Шелестов взял ее за локоть.
– Значит, по-твоему, все должны друг с другом… подряд? Вот представь, что у тебя есть любимый мужчина. И ты узнаешь, что помимо тебя он любит еще двадцать женщин, и у каждой проводит очередную ночь, совершенно бескорыстно делясь с ними любовью…
– Да, так должно быть.
– Ну а семья, дети?
– Семья – это ошейник, намордник. Она сдерживает человека, не дает раскрыться его лучшим чувствам. А детей должно быть столько, сколько даст Бог. Если ты будешь любить всех, кто рядом с тобой, не возникнет проблем с рождением и воспитанием детей.
– Галька, а ты любишь Бродягу?
– Конечно! Я его обожаю, хоть он и зануда.