Обреченные и проклятые - стр. 9
Семья и дети были для отца с матерью чем-то вроде религии, культа. Они делали все, чтобы стать для нас лучшими родителями на свете, и я до сих пор убеждена, что так оно и есть. Закончив несколько лет назад строительство большого дома, они мечтали устраивать для детей и внуков праздники, наряжать двухметровую новогоднюю елку, собирать всех вместе за воскресным обедом: мама поставила в гостиной стол размером с небольшой аэродром, чтобы за ним свободно помещалась большая семья.
Когда погибли девочки, это выбило опору у них из-под ног. Родители не могли даже предположить такого исхода – и теперь не знали, как дальше жить.
Но им было бы немного легче, если бы Илья не вел себя так, как вел.
Я не сразу заметила перемены, хотя они и бросались в глаза. Сначала я решила, что он оглушен горем. Потерять любимую жену и ребенка – бывает ли боль острее и бесконечней?
Никто не винил его в трагедии. Даже если отбросить в сторону понятия о нравственности, у Ильи не было никакого резона убивать жену. Он не извлекал из смерти Жанны никакой финансовой или иной выгоды. Этот факт был проверен в полиции, никаких обвинений ему и не думали предъявлять.
Но, положа руку на сердце, многие на месте моих родителей хоть что-то да сказали бы в упрек зятю: ведь он был рядом с девочками и ничем не помог. Однако матери с отцом и в голову не пришло бросать ему в лицо обвинения. И потом, они любили его как родного сына.
Илюша сразу пришелся ко двору, стал своим в нашей семье. Умница, трудяга, обаяшка, да к тому же сирота. Родом он из какой-то глухомани, родился в деревне с непонятным названием Кири. Отца не знал, мать скончалась от рака, и лет с четырнадцати Илья воспитывался у тети, которая умерла незадолго до его поступления в институт. В общем, звезды сошлись по всем пунктам: мои родители считали его сыном, а я – братом.
Но после смерти Жанны и Дашули Илья стал держаться с нами как чужой человек. Молчал, почти не смотрел ни на кого из нас. Не старался найти слова утешения и обрывал, если мы пытались вызвать его на разговор. Без крайней необходимости старался не обращаться к нам и на вопросы отвечал коротко и с видимой неохотой. Не позволял обнять себя и уж тем более не заключал родных в объятия. А если кто-то из нас касался его, он сжимал челюсти, еле сдерживая желание отшатнуться, словно мы могли заразить его опасной болезнью.
Больно было видеть, как мама с папой, словно выброшенные на мороз котята, жмутся к Илье, а он только что пинком не отшвыривает их прочь. Как они страдальчески смотрят на него, пытаясь поймать вечно ускользающий взгляд, а он раз за разом отворачивается.
Это было странно, совсем не похоже на обычную его теплоту, заботу, и я терялась в догадках: в чем причина? Мы понесли потерю, всем тяжело, но разве горе не сближает близких еще больше? Да, скорбь нельзя вычеркнуть, убрать, но ведь можно разделить!
Илья же вел себя так, словно кто-то из нас был виноват в гибели Жанны и Даши. Более того – это пришло мне в голову несколько позже, почти перед самым отъездом, – Илья будто вообще решил забыть, что у него были жена и дочь. Он не упоминал их имен, не говорил о них.
Мы старались не обсуждать поведение Илюши, делая вид, что нам все только кажется. Это, конечно, страусиная тактика, но на нас и без того много всего свалилось.