Обратной дороги нет (сборник) - стр. 56

Я знаю, что ты без него действительно не можешь, с некоторых пор я тоже не могу – не могу без тебя, и это не какое-то неожиданно вспыхнувшее чувство, это не любовь, как ты могла бы подумать, это просто ощущение себя. Понимаешь?

Да, – сказала она. Это ты хорошо сказал. Ощущение себя. Именно так.

Я должен был задать Лючии вопрос, на который хотел получить не мысленный ответ, а произнесенные вслух слова. Чтобы и синьор Балцано их услышал.

Я снял руки Лючии со своего затылка, ощущение было таким, будто я оттолкнулся от берега и ушел в свободное плавание, а берег притягивал, и больше всего мне хотелось вернуться, пришвартовать свое суденышко и опять почувствовать себя защищенным от бурь… почувствовать себя самим собой, вот что.

Я поднялся с колен и обернулся, чтобы посмотреть, что делал Балцано все то время, пока мы с Лючий вели диалог, которого он не мог понять. Кресло, в котором минуту (а может, час?) назад сидел Балцано, было пустым. Чашка кофе тоже была пуста, и блюдце, на которое он положил себе салаты.

Я огляделся. Балцано не было в комнате, и у меня возникло ощущение, что его вообще не было в нашем мире.

– Ты хотел о чем-то спросить? – сказала Лючия и тоже поднялась.

– Балцано…

– Ты хотел о чем-то спросить меня? – повторила она.

– Да, – сказал я. – Я хотел спросить: ты помнишь…

Я запнулся. Я хотел задать вопрос, да. Но что-то происходило с моей головой, я чувствовал, как возникают мысли, это было странное ощущение, будто кто-то бродит по старому захламленному чердаку, влажной тряпкой протирает стекла от пыли, другой рукой выбрасывает ненужные вещи, вместо них мгновенно появляются вещи нужные, без которых невозможно жить, и с памятью моей тоже что-то происходило, я не мог понять, что именно, хотя, конечно, понимал, что понять это невозможно, потому что, когда меняется память, меняется личность.

Я хотел задать вопрос Лючии, и я его задал:

– Послушай, – сказал я, – тогда, на Тироне, ты действительно не хотела, чтобы я поднялся по фрайму?

– Не хотела, – ответила Лючия, не удивившись вопросу.

– Нет, – повторила она и, неожиданно притянув меня к себе, прошептала в самое ухо: – Ты вспомнил? Милый, хороший, ты вспомнил это?

– Вспомнил, – пробормотал я. – Что значит – вспомнил. Я никогда этого не забывал.

– Да? – сказала Лючия. – Ты уверен?

Был ли я уверен? Когда-то в детстве, мне было четыре года или пять, неважно, я был с отцом в зоопарке, мы подошли к клетке с бурыми медведями, и один из них, неожиданно бросившись всей тушей на прутья решетки, дико заревел – наверно, от тоски – и при этом смотрел мне в глаза, будто это я посадил его в тюрьму. Мне стало страшно, я решил, что прутья сейчас сломаются, и медведь… это был совсем не такой медведь, о которых отец читал мне сказки, тогда я впервые понял разницу между вымышленным и настоящим, в том числе и между вымышленным и настоящим страхом. Я вцепился в отцовскую штанину, я ревел почти так же, как тот перепуганный медведь, меня успокаивали, отец купил мне мороженое, которое я проглотил, не чувствуя вкуса, а потом шоколадку, вкус которой до сих пор застревал у меня между зубами… Помнил ли я этот эпизод? Конечно, я не забывал о нем никогда, но никогда и не помнил, потому что этот вой, этот страх, это потрясение основ стали моим «я», а о своем «я» не вспоминаешь, разве что тебе о нем напомнят, да, не вспоминаешь, но помнишь, помнишь каждую секунду, каждое мгновение твоего существования…