Обратная сторона Мебиуса - стр. 15
– Это кого?
– Жеку Щеглова.
– Это такой хорошенький, худенький?
– Чш, ты мне про хорошенького-то не очень, а то сама за ним отправишься…
– Ну му-у-усик, ну ты мог кого-нибудь поуродливее наказа-а-ать?
Жека выходит в ночь, холод кусает за щеки, впивается невидимыми когтями в лицо. Интересно, что за цех спаленный будет, суд или сразу тюрьма. Главное, журналы, журналы в закуточке своем оставил, мужики найдут, то-то ржать будут… ладно, к тому времени, когда Жека освободится, они уже забудут все. Может быть. А то так девка одна все фотки этого Ван Клика собирала, другие девки нашли, задразнили ее, она в гальванику пошла, из ванны с цианом водички растворчику выпила.
Дура.
– А куда идем? – спрашивает Жека у конвоира.
– На Кудыкину гору воровать помидоры.
– Не-е, я серьезно.
– И я серьезно.
– Ну, не хочешь, не говори.
– Не хочу, и не говорю.
Метель пляшет свою мертвую пляску. Жека пытается прикинуть, куда ведут. Вроде бы тюрем никаких в той стороне нету, да там вообще ничего нету, цеха заброшенные…
– У меня там журналы остались в закутке… как бы не нашел никто, – говорит Жека.
– Сжечь, что ли хочешь? – спрашивает конвоир.
– Ну…
– Где жил?
– В сто пятнадцатом.
– Без проблем, сожгу.
– Спасибо.
– Да не за что. Может, еще чего?
– В смысле?
– Ну, там, передать кому что…
– Да не-а.
Конвоир останавливается перед заброшенным цехом, сжимает Жекино плечо.
– Ну, прости, мил человек… ниче личного… я тоже своим местом дорожу…
Жека оборачивается, давится собственным голосом. Это новенькое что-то. Охренеть, не встать. Дуло пистолета прижимается к жекиному виску.
А дальше все как во сне. Да ты не поспи ночи две, для тебя все будет как во сне. Жека бьет конвоира, что есть силы, вместе с ним валится в снег, выбивает кольт из ослабевших пальцев. Хватает голову конвоира, что есть силы впечатывает в стену заброшенного цеха. Старается не смотреть на кровавые брызги, старается не думать, убил, не убил…
Подхватывает оброненный кольт. Бежит. В метель. В темноту ночи. В никуда. Бежит, подгоняемый метелью, скользит в снегу, сучий снег, кажется, и нет под ним ничего, только один нескончаемый снег. Какая-то шавка с брехом вырывается из темноты, Жека стреляет, блин, промазал, шавка убирается восвояси.
Жека спешит.
Боится не успеть за край земли.
Когда как следует выспишься – первый раз за тыщу лет – к тебе возвращаются детские сны. На пепелище души. На руины сознания. Детские мысли. Какие-то мечты, в которых боишься признаться сам себе.
Здесь, на складе, тепло. Конечно, не как дома, но хоть метель не свищет. Здесь можно спать. И можно думать.
Жека уже и забыл, как это – думать. Дикость какая-то, что не надо винтить гаечки, гаить винтички, вжикать железкой по шлифовальному кругу, мести метелку и красить краску. И приходят мысли. Которые никто не звал.
Жека думает, что там, по ту сторону пирамид. Как маленький, представляет себе там планету, заваленную благами цивилизации, бери, не хочу. Даже секта какая-то есть, которая говорит, что будешь себя хорошо вести, хорошо работать, любить ближнего своего, не завидовать, вилку в левой руке держать, и попадешь после смерти в такой вот мир, по ту сторону пирамиды. Враль называется или Врай.
Жека тоже в детстве во что-то такое верил. Потом не до того стало. Пытался найти какие-то научные объяснения, что такое Пирамиды, – непостижимые божества, забирающие у людей все. Спрашивал, когда появились пирамиды. Перелопачивал учебники, которые говорили, что пирамиды были всегда.