Обращая сумрак в свет - стр. 13

(И всякий раз, как он читает эти нравоучения, гранмамá отпускает едкую остроту о его «сатанинском терпении», а после рассказывает о той самой иструхлявевшей двери в Сердце Стражей, которую дед велел ей зарисовать во всех деталях, прежде чем пустил кого-либо дальше, взглянуть, что там, за нею.) Однако мое терпение далеко не так прочно, и первая часть перевода уже…

Впрочем, все остальные давным-давно спят, и этот маленький секрет, мой дневник, останется между нами.

Слушайте с крыльями вашими в канавах и с камнями во всех углах.

Через меня я говорю, как была сделана глина, и грязь, и вода, и потолок, и ветер, и зерна, и животные земли, и камбалы, и неба, три сердца тростника и четыре, которые позже были тремя. Сделайте камнем слова мои на будущий год, потому что записи мысли – те, что всегда настоящие. Когда этот выводок записан, мы живем с ними, и благодать их сокровищ заставит грядущие поколения делать вещи.

Один был красен от солнца и имел форму многих железных рук.

Два были зеленой водой и росли оттого, что спали высокими.

Три были небесно-синими и бойко шли со своими ветвями деревьев.

Четыре, которые были мужчинами, покрытыми черным, были впервые записаны.

Четверо вместе разбили одно яйцо, чего никто еще прежде не делал.

Вместе они спускались и поднимались и становились тьмой через свет.

Внемлите, расправьте же крылья и слушайте, слушайте все, в глубоких каньонах и среди горных вершин, во всех уголках мира.

Моим языком эта глина расскажет, как было создано всё: суша и воды, ветры и небеса, растения и звери, что населяют земли, и реки, и небо, и три народа, и четверо, что после стали тремя. Сохраните слова мои для грядущих эпох, ибо одна только память есть истинное бессмертие. Пока четверых этих помнят, они будут жить среди нас, и благословение ими содеянного пребудет с нами вовек.

Первая была золотой, как солнце, и руки ее крепко, умело держали оружие.

Вторая была зелена, как вода, и засеяла землю, и хлеба выросли высоки.

Третья была синей, как небо, и искусной во всяких ремеслах.

Четвертый же, брат, собою был черен и первым записал речь на глине.

Все они, четверо, родились из одной скорлупы, чего никто никогда дотоле не видывал.

Вместе они сошли вниз и вновь поднялись, обращая сумрак в свет.

О, Кора в самом деле толкова! Возможно, перевод ее отвратителен, однако, обладая весьма цепким умом, она обнаружила кое-что, мною пока не замеченное.

Выше я упоминала о том, как, впервые переступив порог библиотеки, обнаружила таблички выложенными в ряд. И, с детства привыкшая к работе с текстами, которыми уже занимался кто-то другой, ничуть не удивилась, когда Кора, в ответ на вопрос о первой табличке, без колебаний мне ее подала. Однако тут, разумеется, следовало задуматься: откуда ей знать, что первая – именно эта?

Конечно, ответ – в том самом, переведенном мною фрагменте. Возможно, прочесть его верно она не смогла, но что он не таков, как все остальное, заметила.

– Эта часть была отделена горизонтальной чертой, – пояснила она, когда я спросила об этом. – На прочих табличках таких отчеркнутых фрагментов нет. Ну, а помещать подобное в конце или посреди текста как-то нелогично – тем более, что отчеркнут не нижний угол, а верхний.