Оборотни Эдинбурга. Рыбка для медведя - стр. 12
— Будешь дёргаться — привяжу, — пообещал он и я мотнула головой в знак того, что не буду дёргаться. — Вот и договорились, — одобрительно хмыкнул он и встал.
После чего подвинул ко мне кресло, боком прямо к моей спине и уселся в него, вытянув ноги вперёд.
Повисла тишина. Щемящая и такая невообразимо осязаемая, даже звук бури, которая бушевала за окнами не спасала от этих леденящей кровь тиши и тьмы, которую озаряли только всполыхи близких молний.
— А можно, — прошептала я, стараясь снова не сорваться в истерику и вот содрогания от страха.
— Что?
— Просто… — выдохнула и поняла как это тупо.
Снова ты, Мейси, что ты ему скажешь? Чтобы он тебя разговорами развлекал? Или объяснил, что происходит? Что это за люди… или не-люди, такие. Кто он сам такой?
— Почему мы тут сидим? — выдавила я.
Да и пусть он считает меня полной идиоткой. Что мне с этого? Уж это не так унизительно, как сидеть в ногах у незнакомого мужчины, или, боже, писать у него на глазах. Всего лишь — дурочка Мейси и её глупые вопросы.
— Здесь середина дома, — тем не менее соизволил ответить мужчина. — И я могу слышать отсюда всё, что происходит вокруг.
— А…
— А когда ты болтаешь, — перебил он меня, — я ничего не слышу!
— Простите, — шепнула я, — просто пугает тишина, темнота и буря.
И вот же — как можно что-то слышать, когда за стенами такое происходит? Природа бесновалась, сходила с ума, сотрясая эти не меньше чем вековые камни стен дома, пробирающим до внутренностей грохотом. И каждый раз я сжималась невольно… и очень, очень-очень старалась не всхлипывать.
— Что ты тут вообще делала? — вдруг спросил он.
— Я ездила на остров Хой, мама попросила высыпать её прах там в море, — честно ответила я, радуясь тому, что он говорит. Спокойно и не рычит, не цыкает, не раздражается. Если бы не эта ситуация, то я бы сказала, что мне нравится его голос, глубокий и сильный, основательный, но хриплый. Но нравится до тех пор, пока не вижу его самого… конечно. Поэтому я усиленно пялилась в пол.
— Почему именно туда? — спросил он, явно ухмыляясь.
— Потому что там мама познакомилась с папой, — ответила я.
— Романтично. Судьба туриста? — его забавляло, а мне стало почему-то обидно.
— Мой папа был фотографом, — проговорила я. — Там он…
— Фотографировал? — съязвил он. Я вдруг вспомнила его имя — Сеймур. — И ты тоже фоткаешь?
— Да, я… — нахмурилась, поднимая на его глаза, встречаясь с полным цинизма и какой-то… даже не знаю, заинтересованности, взглядом. Мне почему-то представилось, что я мышка, которую поймала кошка и была уверена, что мышка точно мертва, а она внезапно ожила и кошка не удивилась, а заинтересовалась… вот такой взгляд.
Мне и правда показалось, когда он стал говорить со мной нормально и спокойно, что у меня есть какой-то шанс, но на что? Не быть изнасилованной, убитой? А сейчас — нет. Я забавная добыча, не больше.
— Не дурно ты меня своей камерой приложила, — произнёс этот Сеймур, потирая место, где на лице у него было рассечение. Отчего-то стало стыдно.
И, конечно, Мейси, извинись ещё перед ним за это!
— Камере конец, но флешка нормально, — добавил мужчина.
— Я просто, я работала, да, фотографом, — зачем-то пояснила я, — но мама заболела и пришлось уехать из Эдинбурга и жить с ней в Кемнее.
Он снова скривил лицо, вот как делал уже — одна бровь наверху, другая внизу у прищуренного глаза.