Оборотная сторона холста - стр. 29

Вспомнила, что дневник Энни нужно прятать или спать с ним в обнимку. Я решила, на время, отложить все картины, документы, воспоминания. Мне, как, оказалось, очень трудно было их читать, словно я залезла в чужую страшную тайну. Нет, не так. Я проживала вместе с ними перипетии их многослойной жизни. Охватить сразу я не могла, поделиться не с кем.

Я спрятала под матрас дневник Энни и легла, надеясь всё же заснуть. Последней мыслью было: «А где же всё-таки мой дед Алексей?»

Я ещё не знала, что бояться нужно не только за дневник Энни.

Спустя несколько дней я обнаружила, что за мной кто-то наблюдает. Этот взгляд жег мне спину.

Однажды, прейдя домой, я обнаружила, все документы и картины, которые я уже сложила и поставила аккуратно, снова разбросаны. Обессилев, я села на пол среди погрома и стала думать, кому я всё же могу довериться…. Так, сидя и прижимая крепко дневник Энни, я заснула…

Я понял моего отца. Мы должны были вернуться, чтобы защищать свою Родину, свой род, себя.

Я оказался в паре с одним профессором. В руках у нас была только саперная лопатка. Оружие мы должны были добыть в бою.

Профессор был ополченец. Человек лет сорока пяти, в очках. Он очень подходил мне. Мы всё время смеялись. На нас оглядывались другие, испуганные и хмурые люди, не понимая нас. Ведь мы же шли на войну.

– Юра, когда немцы начнут сбрасывать бомбы, падайте прямо на дорогу, а не в окопы.

– Почему? – удивился я.

– Если они целятся в дорогу, то практически девяносто девять процентов из ста, что не попадут. Это я вам, как математик говорю. Это теория вероятности.

Я послушался старшего товарища. Он оказался почти прав. Несколько раз бомбы всё же попадали в дорогу. Но нас, к счастью не задело. Остальных раненых, несмотря на приказы «товарищей» из СМЕРШа, мы взваливали на себя и волокли до ближайшего медицинского пункта. С нами была медсестричка. Кого могла, перевязывала, давала обезболившее. Но, многие были ранены серьёзно. Мы давали им спирт. Его было немного. Хотелось пить его самому. Было страшно. Только мой профессор всё время рассказывал анекдоты и истории из его интересной жизни.

Как ты там, Анюта? Где ты? Я обязательно тебя отыщу. Ты же меня знаешь, я парень находчивый…

В Москве паника. Все бегут. Нас срочно эвакуируют. Я не знаю куда. Не говорят, страшная тайна. Где ты? Я ходила к тебе домой, но никого не застала, хотя соседка сказала, что дедушка и бабушка точно здесь. Я оставила записку. На всякий случай нарисовала себя, как могла. Ты же помнишь, что лица мне всегда хорошо удавались. Так хотелось попросить любую твою работу, но не у кого.

Надеюсь, что найду тебя в институте, как только нога заживет. У меня кроме моих хлипких промокающих ботиночек ничего нет, а нога чернеет. Врача найти не могу. Все бегут, собираются. Никто никого не слушает и не слышит. Говорят немцы уже около Москвы.

Люблю тебя. Я никогда тебе не говорила, но без тебя мне не хватает кислорода, и ещё, я боюсь без тебя. Целую Анни.

Как жаль, что папа так и не прочел послания. Может, она на фронт ему писала. Знала ли Энни, где папа воюет?

Я читала дневник Энни на работе. Там его и оставила. Не заходя домой, поднималась в мастерскую. Теперь, когда я обнаружила отцовские записи на картинах и рисунках, очень аккуратно ставлю просмотренное, в один угол, а неизведанное в другой. Рисунки складываю отдельно. Есть же ещё огромное количество фотографий. До них я ещё не добралась. Шла по лестнице медленно, словно дневник Энни, мамин альбомчик, отцовские записи пригибали меня к земле. В то же время меня, как наркоманку, тянуло узнавать всё больше и больше. Надеялась узнать что-то особенное? Не знаю.