Обманутые счастьем - стр. 35
– Тю, – воскликнула невеста, – який неловкий!
– Не гневайся, Глафира, – сказал Евграф весело, – ты ослепила жениха своей статью.
В хате повисло удивление. Если бы оно могло выражать свои чувства, то прошило бы жениха заинтересованными, но в данную минуту колючими глазами Маняши. Ей не терпелось спровадить невестку подальше от себя. Однако, чтоб это далекое не стало часто попрошайничать от будущей нужды, отдавать Глашу в хилые руки не хотелось.
– Батюшки! Хлопцы, шо за чудо в перьях?! – воскликнула Маня, на что Емельян зло зыркнул на жену и жестом руки приказал молчать.
– А ну, покажись, женишок, никак у тебя половины морды нет? Дай гляну! – Глаша смело подошла к Серафиму и отогнула платок у оробевшего Сима. – Кто тебя так разукрасил?
– Да вот, у меня бражничали на обжинках, Сим вышел до ветру и на оглоблю упал.
– Давно ль ты с ним, Граня, якшаешься?
– С лета, когда он у меня ночевал после тяжкой дороги. В горе и трауре.
– И каков же он?
– Дюжий хлебороб, один добрый клин запахал. С вдовьей житухой решил покончить, – мужики стояли у двери, едва не подпирая потолок низкой хаты.
– Проходите до стола, хлопцы, – громко и властно сказал Емеля, – седайте, в ногах правды нет, да потолкуем.
– Верно, – сказал Евграф, крестясь на образ в переднем углу хаты, – наше вам почтение, да благословит Иесусе Христе!
Гости уселись на лавку у стола. Евграф из-под армяка достал небольшой жбан с бражкой, поставил на стол.
– Малость промочим горло, чтоб язык за разговорами не прилипал к небу, – сказал он.
Емельян в знак согласия кивнул, а Маня загремела посудой. Ставя кружки, миски с пирогами и квашеной капустой. Евграф разлил бражку в кружки. Сваты выпили, заели капустой и раздумчивая, заинтересованная беседа потекла. Знакомились, прикидывали, как зимовать, коль невеста не выкатила буряк и согласна пойти под венец. Немного споткнулись в вопросе: где ставить времянку. Казалось бы, перевесить должен жених – на его усадьбе. Но она на отшибе, там целина заросшая бурьяном, где Полымяк летом подкашивал траву своей корове. Глаша возражала – на своей. Она рядом с Емельяном, огород распахан, с него снят урожай картофеля. Сподручнее будет заниматься хозяйством. То ли за версту от родных, с ребятишками-то в зиму, то ли рядом. Опять же скот под крышей в сарае у брата. Причины веские, Серафим упираться на своём не стал. Помочь решили сколотить через неделю, пока не ляг снег.
Всю неделю Евграф и Степан возили со своих делян берёзовые чурки, заготовленные летом, в основном из сухостоя, какой в безлюдье стоял здесь никем не тронутый. Изрядно попадались трухлявые упавшие берёзы. Такие не брали. За день делали по два воза, а то и по три. Средь недели случился холодный промозглый мукосей. Накрапывал с раннего утра, создавая молочную муть. Развиднелось, дождь усилился. Видно было, что зашёл он окладной от горизонта до горизонта, подмочил настроение, расслабил волю. В такую сырь бежать по дрова большой надобности не было.
– Мукосей будет нудить с утра до обеда, – сделал вывод Евграф.
– А с обеда до вечера, – поддакнул Степан, – промочит до нитки!
– Вы его обманите, останьтесь да хлопочите на усадьбе, – подсказала Одарка.
Приятели согласились с мудрым советом и лошадей запрягать не стали. Вспомнился почти всегда теплый октябрь на малой родине, хоть и с дождями, но не такими промозглыми, леденящими душу. Как там, у стариков здоровье, управились ли с осенними хлопотами? И решил Евграф отписать о своём обустройстве, об урожае и прочих делах. Всего однажды сообщал он о благополучном переезде на новое место жительства, на что получил ответ, как большое жизненное событие. Он достал из сундука толстую тетрадь в дерматиновом переплёте, очинил остро химический карандаш и под одобрительные взгляды и реплики жены, уселся за стол, где с другой стороны сидели его подросшие за лето сыновья и ели молочную пшенную кашу, сдобренную сливочным маслом, поминутно угыкая, размазывая еду по подбородку. Одарка стояла тут же за их спинами, нахваливала малышей за хороший аппетит, сообщая о том, что пшёнка-волшебница помогает быстрее малым деткам расти.