Обман - стр. 11

Она выжила. Трясущимися руками она взяла шнурок, который до этого опробовала на длину и прочность, и снова продела в штрипки мужниного халата. Если уж старого Тичборна могли повесить, выпотрошить и четвертовать, а его внутренности протащить по улицам елизаветинского Лондона, но при этом его бессмертная душа осталась неубиенной, то уж и миссис Туше была способна сохранить свою бессмертную душу, невзирая ни на какие ее страдания.

Прошло еще немало времени, прежде чем она взяла в руки эту книгу. Но она всегда предпочитала повести стихам, поэтому, стоило ей раскрыть этот томик, она прочитала с первой до последней страницы. В его стиле мало что изменилось. Молния по-прежнему «сверкала в небесах яркими всполохами», надуманные убийства случались безо всяких веских причин, могилы разверзались, привидения шатались по ночам, все совершали абсолютно нелепые поступки и говорили несуразные слова, все женщины, похоже, страдали помрачением ума, одежда и мебель описывались в мельчайших подробностях, а кровь либо «стыла в жилах», либо била фонтаном. Но! Пав духом и отчаянно желая познать мир вне пределов своего существования, она буквально утонула в этих страницах. И поймала себя на том, что впервые за много месяцев улыбнулась, прочитав описание некой Элизы, загадочной черноволосой женщины, на которой двоеженец-рассказчик повести «Мэри Стакли» вынужден жениться, хотя уже был женат на «светловласой Мэри»:

«Она была довольно крупная, с властными манерами и внешностью, выразительнее коей, полагаю, я еще не встречал. Она не обладала, вероятно, тем, что многие могли бы назвать красотой, но я не знал никого, кто мог бы столь властно заинтересовывать с первого взгляда. И в ней угадывались скрытые отсветы темных страстей…»

Ей в ту пору было двадцать четыре. Три года она была замужем. В первый же год она узнала, что не может быть женой. Во второй – что может быть матерью, и уже была ею. На третий год пришло понимание, что вне зависимости от того, что она о себе думала, мать имела над своим ребенком не больше власти, чем раб над своей жизнью. И куда бы Джеймс Туше ни сбежал с ее дорогим Тоби, она не смогла бы узнать, куда, ибо закон не был на ее стороне, а значит, у нее не оставалось надежды вернуть своего ребенка. Но даже если бы у нее было на то законное право, она знала, что не обладала моральным правом. Если ее муж оказался пьяницей, что ж, разве не она его довела до жизни такой? Если он бросил ее, сбежал среди ночи с ребенком, разве не потому, что понял ее истинную цену? Как он это узнал, она не могла понять. Но есть знания, неподвластные языку.

Ее муж и ребенок пропали. К кому ей было обратиться? Кто смог бы действовать в ее интересах? Отец ее умер, брата у нее не было. Она вспомнила, что у мужа был младший кузен – литератор, который сейчас обучался адвокатскому ремеслу. И написала ему униженное письмо. На следующий же день он появился у нее на пороге, словно живой ответ на ее письмо, на вид он был даже моложе, чем она его помнила, расфуфыренный, как граф д’Орсэ[14]. Лицо в обрамлении забавных кудряшек, безупречный фрак небесно-голубого цвета с медными пуговицами, сияющие башмаки, в которых, как в зеркале, отражалось ее лицо, завязанный изысканным узлом желтый галстук. Но он был ее единственной надеждой – и оказался предупредительным и добросердечным. Он не стал расспрашивать о подробностях, только осведомился об именах знакомых Джеймса в Лондоне. Через неделю он напал на след, а затем раздобыл адрес в районе Риджентс-парка. Он написал Элизе, желая заручиться ее разрешением «уладить эту глупую семейную размолвку». Он пообещал привести кузена в чувство. Миссис Туше не ожидала и не желала достичь примирения, она хотела лишь вернуть ребенка. Она в жизни не знала ни одного мужчины, способного позаботиться о младенце. И не верила в такую возможность. Потому она всегда молилась лишь о благополучии няни Дженни, исчезнувшей вместе с ними. Но даже и эта молитва оказалась ядовитой. Именно Дженни и заразила обоих скарлатиной.