Облако возмездия - стр. 47
У Нетроя глаза округлились от удивления.
– Правда что ли? Это пароль? Хм, я всегда его говорю, – он засомневался, но ненадолго. – А, впрочем, да, может быть. Все логично.
– Верь мне, – продолжала Эвелина Висбальдовна. – Но запомни, сказать слово надо с полным чувством и проникновением, как молитву.
– И что тогда?
– Некая сила, не хочу говорить, волшебная, потому что не знаю ее природы, тут же перенесет тебя в Мянь-гору. Только не в эту, а в настоящую. Это может быть жутковато, и даже страшно, но ты, всяко разно, не погибнешь. Как только это случится, я сразу узнаю, и сделаю все, чтобы тебя оттуда вызволить. Поверь, для этого у меня есть кое-какие связи и влияние.
На последние слова Эвелины Нетрой не смог ничего ответить, хоть и открыл было рот, чтобы по своему обыкновению поерничать. Не успел.
В этот миг, вдруг, посреди ночного оцепенения и всеобщей онемелости, раздался раздражающе резкий, скрежещущий звук. Феликса пронзило внезапным ужасом, точно кипятка плеснули за шиворот – так его, оказывается, возбудили ночные разговоры, – но тут он, кстати, вспомнил про крысу, дежурившую в коридоре, и решил, что это она царапается снаружи в дверь. Чего это она, едва успел он подумать, как следом послышалось и другое.
– Эва! Эва! Эва! – заунывно воззвал к судьбе и милосердию кто-то неведомый. Нетрой не сразу сообразил, что это покинутый и сраженный горем Дролов разыскивает в ночи свою неверную возлюбленную. И следом: Бум! Бум! Бум! Точно палкой по прутьям железной ограды. И снова: – Эва! Эва! И опять: Бум! Бум!
Дролов, со своим горем и своей палкой, определенно и неминуемо, приближался к их двери.
– Дьявол! – выругалась Эвелина Висбальдовна. – Надо его увести, пока не переполошил тут всех. Подожди, я быстро!
Выскользнув из постели, она накинула на голое тело первое попавшееся под руки, это оказалась рубашка Феликса, и, как была босой, бросилась из комнаты. Уже держась за ручку, оглянулась и сказала ему нервно:
– Только прошу тебя, не вмешивайся. Я сама все улажу.
Нетрой, как говорится, и опомниться не успел. Лишь потом, вдогон, подумал, что не очень-то и хотелось ему во все это вмешиваться. Не большим он, если честно, был любителем всяких таких разборок. Нет, постоять за себя, за даму – святое дело, тем более что фактура вполне позволяла. Но если можно было уладить дело мирно, вот это лучше всего. Тем более, вылезать из теплой постели – нет, не хотелось. Почему-то он был уверен к тому же, что, и с палкой в руках, Елистрат перед своей Эвой безоружен.
И точно, зов в коридоре мгновенно стих. Все стихло. Потом что-то мокрое ткнулось в пальцы его свесившейся с кровати руки. Он узнал проскользнувшую обратно в комнату крысу и легонько потрепал ее за холку. Потекли глухие, вязкие минуты. Прошло, наверное, не менее получаса, и он уже стал проваливаться в мерцающую, перемежаемую вспышками сознания, дрему, окунаясь в нее все глубже и на все более долгий срок, когда, наконец, она вернулась.
Щелкнул замок, дверь открылась и закрылась.
Вздернув веки, он увидел в сумраке комнаты женский силуэт рядом с кроватью. Отведя руки назад, как крылья перед полетом, женщина встрепенулась, сбросила одежду на пол и, нагая, скользнула к нему в постель. Тело ее было хрустко прохладным, она вся дрожала, от холода или от нервного возбуждения, не разобрать, и пахла отчего-то по-другому, не так, как до выхода в коридор. Нетрой, потянув носом воздух, узнал, или вспомнил, что так пахнет поле подсолнечника летним днем. Однажды, в детстве, он заблудился на таком, поэтому на всю жизнь запомнил этот горько-сладкий смолистый дух. Что, подумал он, откуда, какой подсолнечник? Он притянул, прижал к себе женщину, обнял ее, вбирая прохладу ее кожи, а, заодно, впитывая и гася ее дрожь, и вдруг почувствовал, как его захлестнул, накрыл с головой целый океан жидкого огня.