Обиженная - стр. 32

– И что?

– Доверенность на одного человека подпишешь, тогда что-нибудь придумаем, – понизил голос Василий Иванович. – Разменяешь на комнату в коммуналке, не на улицу же тебя выкидывать. А все, что останется, – на нужды нашего учреждения…

– Нет, – твердо сказал Сергей.

Брови полковника превратились в «домик».

– Нет?

– Жирновато будет, гражданин начальник.

Василий Иванович развел руками:

– Римакин, это твое право как гражданина России. Свободен.

– Но послушайте! Это же беспредел!

– Иди вон. Я предложил, ты отказался. Все, вали отсюда, я очень занят.

Он поднял трубку и нажал кнопку, приказав:

– Микулин, забирайте этого…

Через несколько секунд Сергея, растерянно-опустошенного, конвой вывел из кабинета.

А вечером этого же дня произошел разбор полетов.

Для этого Митя Ростовский даже слез со своего шконаря. Зяба поддерживал старого зэка, но тот кашлял и кашлял, не в силах остановиться. Наконец приступ немного уменьшился, и старик промолвил:

– Такие дела, Сергуня. Смотрящий поручил провести разбор по твоей теме.

Разбор оказался на удивление коротким. Претензии, точнее, предъявы к Сергею оказались те же – утаил истинную статью по своей «делюге». Раз утаил, значит, было чего утаивать. Правильный пацан всегда скажет, если его по беспределу под статью подвели, даже под «лохматый сейф», и если в этом потом разберутся, ничего ему не будет. Если было чего утаивать – значит, и взаправду насильничал. Раз насильничал – значит, виновен. Виновен – должен быть «опущенным». Таковы законы. И никаких поблажек, сочувствия и прочих соплей. Плюс ко всему придется держать ответ перед Зябой и Хомутом за то, что драку затеял. Все возражения Сергея в расчет приняты не были.

– Тому, кто подойдет ко мне «опустить», я перегрызу горло, – спокойно сказал он, когда «прения» были закончены.

Митя Ростовский ухмыльнулся:

– Куда ж ты денешься? Кстати, как тебя называть-то прикажешь? Предлагаю Дуней.

– Можно Светой, – предложил Зяба и ощерил свои поломанные зубы в ухмылке.

Сергей отошел к стенке, приготовившись к драке. Между тем Хомут взял со стола миску Сергея и точным ударом гвоздя проделал в ней дырку[13].

– Про «весло»[14] не забудь, – напомнил ему Митя Ростовский и, взглянув на Сергея, покачал головой. – Балда. Разве ж обязательно твой гудок[15] расковыривать? Да тебя ночью Галя погладит, и ты «зашкваренный».

– Убью, – бросил Сергей, и смотрящий согласно закивал, будто имел дело с несмышленым ребенком.

– Ну, попробуй силы. Все равно «зашкваренным» останешься. Итак, объявляю. Отныне к нему, – он указал на сжавшегося в комок Сергея, – прикасаться можно «балабасом»[16] или ногами, если ерепениться начнет. Трапезничать с нами он теперь не вправе. И трогать наши вещи тоже. Забирай свои тряпки со шконаря и вали к Галке, он по тебе уже скучает. Зяба, Хомут, можете спросить с него за то, что на вас кидался.

После этого Сергея избили. Он пытался сопротивляться, дрался, орал, звал на помощь, но все было бесполезно. С распухшей губой и тремя выбитыми зубами он стоял на коленях и тряс головой, как мокрая собака. Его тошнило, ребра ныли, череп трещал, но всю эту боль вытесняло осознание поражения. Все, он проиграл.

На четвереньках Сергей добрался до своей шконки, но туда его не пустили. Дрожащей рукой он нащупал свое полотенце и стал вытирать кровь с лица. Гогот Зябы заставил его вздрогнуть. Неужели снова бить будут?!