Обезьяна приходит за своим черепом - стр. 37
Голый череп Ганки и его маленькие ручки, попав в зону света, сразу стали страшными, как у утопленника. Ганка выставил их и легко пошевелил пальцами. Это было уже совсем жутко, и он сейчас же опустил руку.
– Последний свет, – сказал отец. – В других городах давно выключена вся осветительная сеть. Бедный Гаген, что он им сделал? Ведь он не интересовался ничем, кроме своего Флобера.
– А ничего! – ответил Ганка. – Они его просто обвинили в знакомстве с Карлом Войциком. Ох! Чтоб поймать этого человека, они готовы сжечь весь город! Жена Гагена рассказывала мне, как все это было. Пришли двое с этими, – он слегка дотронулся до своего локтя, – белыми пауками на повязках. Гаген сидел перед зеркалом и брился. Они его спросили: “Это вы и есть Гаген?” Он встал с бритвой в руке и ответил: “Я”. Тогда старший сказал: “Положите бритву, она вам не понадобится больше. Впрочем, если вы хотите перерезать себе горло…” И оба заржали… Так они его и повели, даже не дали смыть мыло с лица!
Ганка оторвал пуговицу от пиджака, несколько секунд неподвижно смотрел на нее, а потом яростно бросил в стену.
– Вы понимаете, это особое хамство, это скотское наслаждение – тащить через город человека с намыленной мордой!
Ланэ тяжело дышал.
Его доброе, круглое лицо с крупными, грубыми чертами и массивным носом было красно от напряжения. Он даже приоткрыл было рот, желая что-то сказать, но только махнул рукой. Ганка погладил зеленой, худенькой ручкой массивную спинку кресла.
– На другой день его привели к мосту, набросили на шею провод – знаете, такой тонкий шнур, что, как нож, врезается в тело, – и повесили. Он минут пять хрипел, перед тем как задохнуться.
Отец подошел к шкафу и стал через стекло разглядывать огромную и белую, как водяная лилия, чашку.
Было уже совсем темно, и чистое фиолетовое небо с прозрачными кристаллическими звездами смотрело в окно. Снегирь спал, подоткнув голову под крыло.
– Когда его уводили, – сказал Ганка, и я почувствовал, что он сжал зубы, – заплакала его жена. Он стал ее успокаивать и сказал: “Не плачь, я скоро вернусь, это недоразумение”. Тогда один из этих – старший, наверное, – сказал ему: “Вы очень самоуверенны, молодой человек. Конечно, это надо приписать вашей неопытности. Сколько вам лет?” Гаген сказал: “Скоро будет тридцать”. – “Не будет!” – ответил старший, и опять оба заржали… Потом они его увели на допрос и через день повесили.
– Вот! – сказал Ланэ и ударил кулаком по креслу. – Вот почему меня бесят так эти импотентные разговоры о Шиллере и Гете! Ведь такой же, точно такой же конец ждет и нас! Придет немецкий офицер и скажет…
– Хорошо, – начал отец, – но что же…
И вдруг обернулся.
Сзади стояла мать, держась за портьеру.
– К тебе немецкий офицер, – сказала она, жалко улыбаясь. – Он ждет тебя в кабинете.
Ганка вскочил с места, подбежал к отцу и встал с ним рядом.
– Вот она, – сказал Ланэ, – вот она, эта немецкая петля. И как же она быстро затянулась вокруг шеи!
И растерянно, беспомощно, ничего не понимая, он поднял голову и в упор посмотрел на снегиря.
Но снегирь уже спал, и ничто человеческое не было ему интересно.
Глава вторая
Слова Ланэ о петле, затянувшейся вокруг шеи, имели свой особенный смысл.
Прежде всего надо сказать, что петля эта никак не должна быть понята как метафора.