Объект 217 - стр. 9
– Это кто здесь командует-распоряжается? Опять ты, Наталья?
С командирской сумкой на боку, заправленным под ремень пустым рукавом, Валентина Иванович привычно взбежала на насыпь. Не без удовлетворения оценив сделанное бригадой за время ее отсутствия, тем не менее взгляд на Наталью не смягчила.
– Я думала, лучше будет, если… – на радость Зоре, начала оправдываться та.
– Здесь я бригадир! – Валентина Иванович назидательно оглядела всех собравшихся, чтобы никто не вздумал повторять подвигов Натальи. Заправила под пилотку выбившиеся волосы. – Я. И лучше знаю, какой участок готовить в первую очередь. После обеда – на кухню и в прачки.
И хотя конкретно никому не указывала, Наталья обреченно и справедливо соотнесла приказ к себе и сделала робкую попытку остаться на насыпи:
– Извините, я больше не стану…
– Никому не позволю здесь своевольничать, – снова сразу всех предупредила бригадир. – Не в бирюльки играем. Я в штаб стройки. Работаем.
Ушла, как и появилась, несмотря на свою дородность, – стремительно и бесшумно. Однако то ли назло бригадирше, то ли просто отводя себе минуту отдыха, девчата вместо указаний на работу присели на притащенный Зорей ствол осины. Варя и Стеша отстегнули от поясков солдатские фляжки, Груня освободила местечко рядом с собой для Натальи – и повыше, и от Зори дальний край.
– Слушай, Наташ, ты же была до войны нашим бригадиром. Чего эту прислали?
– А то ты не знаешь, – отмахнулась та.
Было видно, что тему эту в бригаде затрагивали не раз и она Наталье крайне неприятна. Груня понимала ее прекрасно: совестливого любой упрек ранит в самое сердце, не говоря уже об откровенных обвинениях, а их подруга себя забудет, но для других жизнь положит. А потому тон и неприязнь бригадирши, которую та особо и не старалась скрывать, огорчали.
– И знать не хотим. Чего с тобой так долго разбираются?
Наталья отвернулась, пряча выступившие слезы. И покатились они одновременно и от мелких издевательств Зори, и от указания Валентины Ивановича, запихивающего ее в самый угол всенародной стройки, и от непонятной всем тайны, завесу в которую она не могла открыть даже ближайшим друзьям. Баба Лялюшка, отпив из предложенной Варей фляжки, намерилась сказать ей свое успокоительное слово, но не успела: на насыпи появился Михалыч. Он постучал молотком по только вчера прибитому к шпалам рельсу, на глазах у всех демонстративно подложил под него несколько камней.
– Вы что, хотите, чтобы поезд под откос пошел? Умрем, но не достроим?
– Что ж ты на нас все время гомонишь, Михалыч? – переключилась с Натальи на осмотрщика баба Лялюшка. – Лучше скажи, что там на фронте. Ты к Левитану поближе.
– Позиционные бои на разных направлениях, – с такой важностью сообщил железнодорожник, словно это стародавнее словосочетание только что под великим секретом прошептали лично ему на ухо в Генштабе. – Так что смотрите мне здесь! – погрозил желтым от курева пальцем.
– Сам видишь, что стараемся до самой малой косточки.
– Колеса у поезда скажут, как старались. На дорогу, как на храм, весь фронт молится, а мы…
Посчитав свою миссию строгого надзирателя выполненной, ногой незаметно выбил обратно только что подсунутый камень – все же был лишним, женщины стараются. Боком, скользя, спустился к бригаде. Присел около бабы Лялюшки, подтянул, как именинников, за торчавшие ушки-петельки голенища сапог. Посмотрел неторопливо по сторонам, ожидая, когда спадет внимание, и всем видом показывая: я просто шел мимо, просто передохну малость рядом с вами. И когда поверил в свое актерское мастерство, будто между прочим залез в переброшенную через плечо холщовую сумку. На ощупь покопался в ней. Опять же не привлекая лишнего внимания, вытащил кулек из оберточной бумаги с торчащими через верх круглыми боками пряников. Подсунул его соседке. Та прижала, укрывая перекрещенными руками, гостинец на груди.