О возлюблении ближних и дальних - стр. 17
Владимир Д. выходит на балкон покурить, смотрит в темнеющее небо и знает, что из-за балконной двери на него с любовью глядят жена, теща и кот Маркиз, так прикипевший душой к Владимиру Д., что просто жить без него не может – приходит ночью и плюхается толстой задницей прямо на лицо.
С тополей под окном срывается стая галок и мчится куда-то влево и ввысь. Владимир Д. думает, что хорошо бы отрастить крылья и сигануть с балкона влево, взмыть ввысь и устремиться назад.
Куда угодно.
Хоть в прорубь вместе с безумной Кирой.
О хороших девочках
Много лет назад на мою знакомую М. напал придурок с ножом. Слава Богу, шли мимо подвыпившие мужики, услыхали возню в кустах, полезли на шум, намяли бока и надавали по голове мерзавцу, правда, не уследили – пока успокаивали М., поганец сбежал.
Я потом спросила ее:
– Что ж ты не кричала, людей не звала? А если бы мужики эти шли себе и прошли?
А она ответила:
– Мне было стыдно кричать.
Такое случается с девочками из хороших семей, умницами, книжницами, любимыми дочками, выросшими в тепле, в теплице.
Такие девочки знают, что Алеша Карамазов – это правда, а его сумасшедший папаша вкупе со Смердяковым – это Достоевский придумал, чтобы оттенить.
Такие девочки выбирают абсолютно неподходящих мальчиков. Родители сначала молчат, потом робко намекают, затем говорят открытым текстом, подружки ахают, друг детства собирается начистить холку Толе-Севе-Роману.
Такие девочки ничего не слышат, подруги становятся бывшими, другу детства отказывают от дома, и в густом запахе выпитой родителями валерьянки девочки выходят замуж, потому что Юра-Владик-Кирюша хороший, только вы не хотите этого видеть. Родители залезают в долги и покупают квартирку, или бабушка переселяется к родителям, и у девочек начинается семейная жизнь.
Девочки – не слепошарые дуры, проходит месяц, полгода, год, и они понимают, что правы были и родители, и подружки, и друг детства. Но кричать стыдно. И у них все замечательно, не волнуйся, мама, не переживай, папа, нет, не надо, я к вам сама приеду, Витя-Гарик-Никита устает, ему надо отдыхать.
Девочки пишут диплом себе, пишут диплом Мише-Паше-Олегу, отказываются от прекрасного распределения, потому что Саня-Костя-Борис обидится – ему не предложили, – и продолжают жить так, будто у них все всем на зависть.
Дима-Шурик-Егор возлежит на диване, без устали втолковывая жене, что, как только ему начнут платить достойно, он тут же, немедленно встанет и начнет достойно работать, а идти корячиться за копейки – себя не уважать, и, кстати, она вон тут растолстела, тут подурнела, и вообще, у людей жены как жены, а ему досталось бесчувственное бревно.
А потом некоторым девочкам везет – Славик-Петя-Григорий их бросает, потому как трехкомнатная квартира лучше бабушкиной хрущевки, но говорится не про квартиру, а про то, что нет любви, и что жить без любви – это себя не уважать. Странное дело, Грише-Толику-Антону всегда требуется самоуважение, без него никак.
– Но было же у вас что-то хорошее за восемь лет?
– Было. Мы ехали домой, в автобусе, и он посмотрел, сказал, тебе дует, еще простудишься, встал и закрыл окно.
Ей опять стыдно кричать. И она цокает каблучками по офису, по школьному коридору, по лаборатории, и успевает все – съездить в больницу к папе, закупить продукты маме, забрать дочку из музыкальной. Вечером, перед сном, читает дочке «Хаджи-Мурата», или Ильфа с Петровым, или Стругацких, а дочка сидит, завернувшись в одеяло, обнимая подушку, смотрит круглыми глазами и видит и репейник, переломанный колесом, и бедного Паниковского, и Рэда Шухарта, и жалеет всех-всех. Дочка засыпает, а она полночи пишет отчеты, переводит, проверяет тетрадки, и утром опять свежа, все у нее замечательно, ледяная вода и примочки из заварки пока еще помогают убрать круги под глазами.