О вещах действительно важных. Моральные вызовы двадцать первого века - стр. 14

Дед извлекает из этой истории суть – представление Солона о счастливой жизни, которое складывается из десяти составляющих:

1. Мирное время в процветающей стране.

2. Жизнь достаточно долгая, чтобы увидеть третье поколение.

3. Нерастраченная мужская доблесть.

4. Приличный достаток.

5. Хорошо воспитанные дети.

6. Уверенность в продолжении рода через многочисленных здоровых внуков.

7. Быстрая смерть.

8. Победоносная демонстрация силы.

9. Торжественные похороны.

10. Имя, увековеченное в памяти граждан.

Два последних пункта свидетельствуют, что для Солона качество жизни человека зависит и от того, что с ним происходит после смерти: как его похоронят и как будут вспоминать. Но не потому, что Солон верил, будто после смерти можно откуда-то сверху посмотреть, по какому разряду тебе устроили похороны. Нет оснований приписывать Солону веру в какую бы то ни было загробную жизнь, а я безусловно в нее не верю. Но всегда ли скептическое отношение к загробной жизни равно уверенности, что, когда жизнь окончена, сделать ее лучше или хуже уже невозможно?

Размышляя об этом, я колеблюсь между двумя взаимоисключающими позициями: либо для нас имеет значение только то, что воздействует на наше сознание, то есть то, что мы так или иначе переживаем сами, либо удовлетворение наших предпочтений имеет значение независимо от того, узнаем ли мы о нем, более того – независимо от того, произойдет ли оно при нашей жизни. Первый взгляд, которого придерживаются классические утилитаристы вроде Иеремии Бентама, более прямолинеен, и некоторые его аспекты легче защищать с философских позиций. Но представим себе такую ситуацию. Год назад ваша коллега по университетской кафедре узнала, что у нее рак и ей осталось жить не больше года. После такого известия она берет отпуск за свой счет и целый год пишет книгу, вобравшую в себя идеи, над которыми она работала все десять лет вашего знакомства. Наконец этот изнурительный труд завершен. На пороге смерти она приглашает вас к себе и вручает распечатанный текст. «Хочу, – говорит она, – оставить по себе такую память. Пожалуйста, найди издателя для моей книги».

Вы поздравляете ее с окончанием работы. Она утомлена и слаба, но, очевидно, довольна, что передала дело в ваши руки. Вы прощаетесь. На следующий день вам звонят, чтобы сообщить, что ваша коллега умерла во сне вскоре после вашего ухода. Вы читаете рукопись. Она, безусловно, годится для публикации, но ничего эпохального собой не представляет. «Какой смысл? – думаете вы. – В самом деле, кому нужен очередной том по этой теме? Она умерла и в любом случае не увидит выхода книги». И вместо того чтобы послать рукопись издателю, вы бросаете ее в мусорный бак.

Плох ли этот поступок? Точнее говоря, причинили ли вы коллеге вред? Стала ли ее жизнь в каком-то смысле хуже, чем была бы, если бы вы отдали книгу в издательство, чтобы она вышла и привлекла ровно столько внимания, сколько и другие добросовестные, но не прорывные научные труды? Если вы скажете «да, станет», значит, то, что мы делаем после смерти человека, может влиять на качество прожитой им жизни.

Работа над книгой про деда вынудила меня задуматься: что заставляет меня верить, будто, читая его работы и открывая его жизнь и мысли широкой аудитории, я делаю что-то нужное