О науке без звериной серьёзности - стр. 12
Вообще, это адски трудно – писать про хороших людей. С подонками куда проще.
Речь пойдёт о докторе психологических наук Александре Суворове, который в раннем детстве потерял и зрение, и слух. Его мир – полная темнота и полная тишина. Иногда я зажмуриваю глаза, зажимаю уши и пытаюсь в таком состоянии ходить по комнате. Меня хватает на несколько минут, дальше становится страшно. А он живёт так почти шестьдесят лет.
Вынесенная в заголовок водяная землеройка – это не оксюморон. В природе существует зверёк с таким названием (официально его зовут Neomys fodiens). Когда Суворов был ещё студентом, ему попалась книга биолога Конрада Лоренца «Кольцо царя Соломона». Там описывается поведение водяных землероек. Когда их только поймали и поместили в лабораторный бассейн, зверьки казались очень тихими и вялыми. Буквально миллиметр за миллиметром они обследовали бассейн. Но вот землеройки освоились – и показали, на какую прыть способны. По обследованным маршрутам стали носиться как метеоры.
«Я сразу подумал, когда это читал, что любой слепоглухой – та же водяная землеройка. Я так же осваиваюсь в любом незнакомом месте. Для нервов зрячих – то ещё испытание. Всё время рвутся спрямить мой маршрут. А мне надо залезть во все закоулки, во все тупики, хотя бы с целью убедиться, что мне там нечего делать. Потом я потихоньку сам выпрямлю свои траектории, не надо только хватать за руку и насильно тащить в неизвестность», – поясняет Суворов свою аналогию в автобиографической книге, которая так и называется: «Водяная землеройка, или Человеческое достоинство на ощупь».
Книга, правда, так и не дописана до конца; не исключаю, что автору мешают те же комплексы, что и мне. Но на сайте avsuvorov.ru можно найти отдельные главы, равно как и множество других текстов Суворова – научных, художественных и публицистических. Рекомендую.
Будучи слепоглухим, он смог окончить МГУ, защитить сначала кандидатскую по психологии, а потом и докторскую. Таких диссертаций в мире больше нет. Вряд ли кто-то ещё осмелился бы вместо положенного нагромождения научных терминов рассказывать о своих отношениях с мамой:
«…Мама всегда принимала самое широкое участие в моей жизни: не только всяческое обычное обихаживание, но и чтение сказок, детских книжек вслух; совместное прослушивание музыки (радио, пластинки, духовой оркестр), разучивание песен, стихов, пение на два голоса, – причём я всегда запевал, а она подпевала, – говорят, у меня в детстве был хороший голос <…>
Бесконечная нежность и одновременно нежная непреклонность во всём принципиальном: плакала надо мной, но везла в школу-интернат для слепых детей, где у меня не сложились отношения с ребятами. <…>
Когда я вырос – постоянное стремление участвовать в моих делах, вникать в них, по мере сил понимать их, помогать, в том числе перепечаткой по Брайлю необходимых мне текстов, – и это вплоть до инсульта, когда продолжать такую помощь стала просто не в состоянии. Поразительная терпимость: что сделаешь, если он такой, если, например, не понимает шуток, если вообще чего-то не понимает… <…>
Первый стыд за себя я тоже испытал перед мамой. Стыд за свою бесчеловечность, хотя бы и детскую. За непонимание, за неадекватные реакции на то, чего не понял. Казалось бы, уж в непонимании-то не виноват? Нет, виноват. Плохо старался понять. А если понял «умом», но не сумел применить понимание на деле, в живом общении, – то и подавно виноват».