О, мои несносные боссы! - стр. 40
Я ничем не лучше Моны, Даши. Я токсичная, эгоистичная, жестокая дрянь.
Я стала той, какой мама ни за что бы не приняла меня. Подала бы заявление на отказ от родительских прав, не желая иметь ничего общего с такой мерзавкой, как я.
Она видела во мне свет, и через призму ее веры в меня я могла любить себя, бороться с качествами, которые не красят ни одного человека, и тем более ⸻ девочку-подростка, которая из кожи вон лезла, чтобы угодить родителям.
Оба ⸻ и мама, и папа ⸻ хотели видеть меня собственным отражением. Мама внушала любовь к рисованию, искусству, филантропии и добру ко всему сущему. Папа был полон решимости слепить из единственной дочурки преемницу и в будущем вручить бразды правления бизнесом. Он требовал от меня безоговорочного подчинения, бешеной результативности, быть первой и лучшей во всем, выделяться.
Они конфликтовали между собой, решая, какую личность во мне сформировать. Прятали растущий негатив друг к другу за лживыми теплыми улыбками в моем присутствии. Их брак тлел год за годом. От былой страсти и трепетности, которые я благоволила и на которые и опиралась в детстве, как на шаблон идеальных взаимоотношений между мужчиной и женщиной, остались затхлые руины.
Я надеялась побыть подольше связующим звеном и не допустить окончательного разлада. И сама потерялась в одном гигантском лабиринте из вопросов, в центре которого находился ответ: «Кто же я?». Без родительского давления, без их навязывания норм поведения.
И как бы ни стремилась угодить им, всегда находились поводы для недовольства.
А затем слег лучший друг отца ― Кирсанов. Братья переехали к нам. И мама находила в них все то, что желала видеть во мне. Как и папа. Он мечтал о сыновьях. И он заполучил возможность заботиться аж о трех одновременно.
Папа учил меня отстаивать свои права. Я так и поступала. Всячески демонстрировала главенство в собственном доме, в школе. Кирсановы вторглись в мою зону комфорта и все переворошили, постепенно вытесняя меня на задний план. Я делала то, чему меня учили. Была впереди всех. Заставляла всех смотреть только в мою сторону, слышала из уст окружающих свое имя.
Обернула нашу детскую дружбу с Кирсановыми в кошмар.
Это их вина.
Если бы они не пытались заполучить мою мать… эти сосунки, жаждавшие чужой материнской ласки. Не прилагая особых усилий, получали ее любовь, в то время как я довольствовалась жалкими объедками внимания. Навлекла на себя ее разочарование, когда изъявила отказ делиться. Называла меня «единственной малышкой», но прижимала их головы к своей груди, утешая.
Папа учил меня бороться.
Я боролась за маму. За папу. За нашу семью. Своими методами. И ни о чем не жалею.
Хотя есть кое-что, что я бы, возможно, изменила, будь у меня такой шанс.
Я бы рассказала папе о том, что его лучший друг трахал его жену.
Моя мама ― нежная, прекрасная, сердобольная и отзывчивая ― была той, кто предал своих самых близких людей. Незадолго до того, как Орлан Кирсанов попал в больницу в тяжелом состоянии, я увидела его страстно целующимся с моей матерью в машине поздним вечером. У нашего дома.
До сих пор отчетливо помню эту сцену, как будто случилось вчера.
И до сих пор мне гадко.
Я сжимаю пальцами переносицу, впиваясь ногтями в тонкую кожу. Отстраняю руку и накрываю ею ручку смесителя. Поднимаю голову и механически приглаживаю волосы. Пока еще влажной ладонью скольжу по щеке, куда пришелся удар Моны, и ощущаю приятную прохладу.