О, мои несносные боссы! - стр. 34
― Я не пялюсь, ― протягиваю с улыбкой.
Я наслаждаюсь.
Покровская стоит ко мне спиной и дразнит мое либидо обтягивающей юбкой до колен. Эластичная красная ткань натягивается от ее движений, подчеркивая соблазнительные округлости.
При отце Даны я бы не позволил себе ничего подобного, даже дышать в ее сторону не посмел бы. Мне пока что дороги мои бубенчики, а Лаврентий Андреевич без колебаний подвязал бы меня за них на верхушке своего небоскреба, если бы обнаружил, с какой животной похотью я таращусь на его драгоценную дочь. К тому же он наш босс… наш кукловод, если совсем начистоту.
― Я чувствую, как ты своими похотливыми глазенками пытаешься разглядеть нижнее белье у меня под юбкой, ― с ворчанием Даночка стучит каблуками, двигаясь к соседнему стеллажу
Резко оборачивается, глядит на меня в упор; я не спешу поднимать взор от ее широких бедер к узкой талии.
― А какое на тебе нижнее белье? ― невзначай бросаю уточнение.
Дана примеряет к своему красивому лицу сучью ухмылку.
― Роскошное черное от бренда «Не твое собачье дело, придурок».
— Вот как, ― с искусственным изумлением дергаю бровями. ― Покажешь?
― Обойдешься, ― она взмахивает копной смоляных, как вороново крыло волнистых локонов и отворачивается от меня. Я заворожен тем, как пышная шевелюра сверкающим каскадным шелком струится вдоль ее силуэта в форме песочных часов.
Почему она так прекрасна?
Эта красота меня губит.
Вот уже час моя ненаглядная стервочка занимается ерундой. Я вызволил Дану к себе, чтобы заставить сделать перестановку книг. Заставляю ее тратить время на абсолютную х*йню, которой и сам невольно страдаю.
Мне просто нужно держать ее рядом с собой, и неважно, под каким предлогом. Нападает какое-то идиотское наваждение, закравшееся под корку сознания и терзающее мое естество.
― Эти книги, ― киваю на те, что она сгребает к своей груди, ― нужно убрать туда, ― указываю пальцем на нижнюю полку стеллажа позади нее.
Для этого ей придется хорошенько нагнуться. Я ерзаю в кресле, фантазируя о том, как будет выглядеть ее оттопыренная попка.
Дана поджимает рот.
― Издеваешься?
― Делай, как я тебе велю.
Неожиданно она опускает руки по швам, и книги валятся в горку у ее туфлей с заостренными мысками.
― Я не твоя рабыня! ― цедит, плотно сомкнув челюсти. На ее щеках выступают багровые пятна.
Я встаю с кресла, подхожу к Дане и вынимаю из заднего кармана брюк бумажник. Не сводя глаз с недоумевающего и подрумянившегося исступленностью личика Покровской, зажимаю в пальцах несколько крупных купюр, и небрежно пихаю ей.
― Столько хватит, чтобы стать моей рабыней на час? ― цинично предлагаю я.
Я отсылаюсь к прошлому, и по глазам ее читаю, что она все понимает. Помнит.
Хорошо.
Я рад, что она не забывает свои дрянные выходки.
Несколько лет назад Покровская разыграла подобную сцену, унизив меня перед толпой своих друзей и знакомых из нашей школы в самый разгар вечеринки, на которую меня угораздило притащиться без приглашения. Черт, да. Наглости мне с отрочества не занимать.
У малышки пропадает дар речи. Она взирает на меня из-под длинных веерообразных ресниц, не моргая. Ее нижняя губа отлипает от верхней, и во враждебной тишине слышу, что из отверстия между ними сочится воздух.
― Мозгов не хватает, чтобы что-то свое придумать? ― униженная и втоптанная в грязь, Дана умудряется выпихивать из своего рта высокомерный тон.