Размер шрифта
-
+
О любви - стр. 2
вечно пишут о быках, о тореадорах
те, кто никогда не видал их,
а пока я рву паучьи паутины дотягиваясь до вина
гулгуд бомбардировщиков, ч-тов гул рушит покой,
а мне письмо сочинять моему пастору о некой шлюхе с 3-й ул.
что звонит мне то и дело в 3 часа ночи;
вверх по старым ступенькам, полна жопа заноз,
размышляя о поэтах портмоне и пасторе,
и вот нависаю над печатной машинкой, как над стиральной,
и глядите глядите быки все еще гибнут
и жнут их и жрут
как пшеницу в полях,
а солнце черно как чернила, черные то есть чернила,
и жена моя говорит Брок, ради всего святого,
машинка ночь напролет,
как тут уснуть? и я забираюсь в постель и
целую ей волосы прости прости прости
иногда завожусь сам не знаю с чего
друг мой сказал что будет писать о
Манолете…[11]
а это кто? никто, малыш, он уже умер
как Шопен или наш старый почтарь, или собака,
засыпай, спи давай,
и я ее целую и глажу по голове,
вот хорошая женщина,
и скоро она засыпает а я жду
утра.
На разок[12]
новейшая железка свисая мне на подушку ловит
в окно свет фонаря сквозь алкогольную дымку.
я был чадом ханжи кто стегал меня пока
ветер тряс стебли трав видным глазу
размахом а
ты была
монастырской девчонкой и смотрела как монашки трясут
песок Лас-Крусеса из Божьих риз.
ты
вчерашний
букет так прискорбно
растерзанный. целую твои бедные
груди а руки мои тянутся к любви
в этой дешевой голливудской квартире где пахнет
хлебом газом и бедами.
движемся вспомненными тропами
по тем же старым ступеням стертым сотнями
стоп, 50 любовей, 20 лет.
и нам дадено очень малое лето,
а за ним —
снова зима
и ты волочешь по полу
что-то тяжкое и неуклюжее
и в туалете спускают, лает собака
хлопает дверца машины…
неизбежно сбежало, всё,
похоже, и я закуриваю
и жду старейшего проклятья
на свете.
Шалость издыхания[13]
я в лучшем случае утонченная мысль тонкой руки
что утоляется по мешальной веревке, и когда
под любовью цветков я тих,
пока паук пьет зеленеющий час —
бей в седые колокола пития,
пусть скажет лягушка
голос мертв,
пусть зверье из кладовки
и дни ненавидевшие это,
упертые жены немигающей скорби,
равнины мелкого покорства
между Мексикали и Тампой;
наседок нет, сигареты выкурены, буханки нарезаны,
и чтоб не приняли за скупую печаль:
сунь паука в вино,
простучи тонкие стенки черепа с чахлой молнией в нем,
пусть поцелуй будет менее чем вероломным,
запиши меня на танцы
ты гораздо мертвее,
я блюдце пеплу твоему,
я кулак твоей пустоте.
громадней всего в красоте
это выяснить что она подевалась.
Любовь разновидность себялюбия[14]
менжуйтесь, евстахиева труба и зеленый жучком порченный плющ
и как мы шли сегодня вечером
а небо карабкалось нам по ушам и в карманы
пока мы болтали о пустяках
а трамвай трясся и выл свой цвет
чего мы не замечали, ну, может, нечто вдобавок к вечеру
упоминая секс через параличи,
менжуйся, красное пламя, менжуйся евстахиева труба!
нет больше тех дней, нет зеленого жучком порченного плюща
и тех пустяков что сказали мы сегодня;
Х 12, Багрянец и Золото
ЗОЛОТО ЗОЛОТО ЗОЛОТО ЗОЛОТО ЗОЛОТО!
глаза твои золото
твои волосы золото
любовь твоя золото
могила твоя золото
а улицы минуют как проходят люди
и колокола звонят как звонят колокола;
руки твои золото и твой голос золото
и все дети идущие мимо
и растущие деревья и придурки торгующие газетами
34256780000 о пока ты
евстахиева труба
Страница 2