О чём молчит снег - стр. 29
Из пятой палаты, где лежала Маша, вышла бледная Аня. Георгий бегло посмотрел на неё, отмечая не только ставшую привычной худобу, становившуюся в последнее время болезненной, но и потерянный, совершенно несчастный взгляд, который игнорировать всё сложнее и сложнее.
Ужасно хотелось остановить её, спросить, ради чего она издевается над собой? Во имя каких мифических результатов продолжает играть в семейную жизнь, угасая буквально на глазах? Стремительно превращаясь в тень той «курьерши» в простеньком платьице, на которую он запал на новогоднем корпоративе.
Из того розового кружевного белья, которое мысленно облапал однажды Георгий, грудь сейчас попросту вылетит. Не то что груди, самой Анюты скоро не останется. Растает, испарится, как эфир в воздухе.
О том, что у неё проблемы, красноречиво говорил не только внешний вид, дёрганный, перепуганный, совершенно несчастный взгляд, но и общая подруга юности, без пяти минут родственница Георгия. Как, интересно, называется жена брата, невестка? Нужно уточнить, что ли…
С внезапно нашедшимся сыном брата всё ясно – племянник. Отличный, кстати, пацан, от такого бы сына и сам Георгий не отказался, но ему таких подарков судьба не делает. К лучшему, учитывая, кто мог стать матерью его дитя.
Будущая родственница проболталась, всего-то пара нечаянных слов, и картина в голове Георгия сложилась. Определённая картинка, от вида которой хотелось схватить Анюту и тряхнуть как следует, со всей силы, как неделю назад бомбил боксёрскую грушу, чтобы выбить всю дурь из казалось бы светлой головки.
Сумасшествие какое-то, разве можно так над собой издеваться? Хорошо, не всрались ей сто лет его знаки внимания, по сути-то правильно не всрались, сомнительный он принц, червивый, с гнильцой. Но ради себя, ради собственной дочери можно послать горе-мужа и уйти?
Неужели такая любовь?.. Да и пусть такая-самая-растакая, в задницу такую любовь, если от неё ни на себя, ни на женщину, ни на человека уже не похожа. Тень отца Гамлета ходячая…
И всё равно ужасно привлекательная тень. Прижать бы её к себе, согреть, подарить все краски мира, пообещать несбыточного – что горя не будет, а счастья прибудет полная ложка. И непременно сдержать слово, обязательно. В лепёшку расшибиться, но сдержать. Залюбить, зацеловать, затискать…
– Георгий Давидович, – начала Анюта в кабинете, глядя зелёными глазищами – только они на лице остались.
Запихать бы поглубже это «Давидович», «Георгия» тоже, к слову.
Из уст Анюты его устраивало только «Егор», желательно, чтобы дыхание, произнося, срывалось. Чтобы простое имя, которое Георгий не любил с детства, звучало в стонах и криках удовольствия. Чтоб ходить неделю не смогла, лучше две.
– Слушаю, Анна Викторовна? – поддержал он официальный тон.
Хочется держать дистанцию, Анюта, помогу, чем смогу.
– Что случилось с Машей?.. Мельниковой.
– Отец-алкоголик избивал, пока окончательно не изуродовал, – резко ответил Георгий. – Всё остальное есть в карте.
– Как отец?.. А мама? Мама не заступалась?.. Нормальная, кажется, женщина… – растерянно пробормотала Анюта.
– Мама терпела, надеялась на исправление мужа.
– Почему? – Анюта нахмурилась, сделала несколько шагов к окну, обхватила худенькие плечи ладонями.
Взгляд Георгия охватил всю картину целиком. Тонкий силуэт, почти прозрачный, волосы ниже плеч, стройные ноги, тонкие щиколотки. Задержался на бледных руках с короткими ногтями, ободок обручального кольца, второе, с совсем простым камушком, точно не драгоценным, раньше было на указательном, теперь перекочевало на средний. Скоро окончательно слетит.