Нынче всё наоборот - стр. 8
– Как у вас тут весело! – сказала Елизавета Максимовна.
Лина Львовна вскочила с места и подвинула стул.
– Садитесь, Елизавета Максимовна. Это мы так… вспомнили… – сказала она, поправляя свой поясок. – Вы знаете, Елизавета Максимовна, Райкина вспомнили.
– Талантливый актёр, – сказала Елизавета Максимовна. – Очень талантливый.
Мне всегда казалось, что Лина Львовна немножко боится нашей классной. Наверное, от страха она и придумала про Райкина. Ведь Лина Львовна кончила десятый класс в позапрошлом году. Она тоже училась у Елизаветы Максимовны. А потом она прошла какие-то курсы и осталась в школе вожатой. Только мне было непонятно: без Райкина смеяться нельзя, что ли?
– Мы только что собирались поговорить с Костей о вашем классе, – сказала Лина Львовна, – о том, как наладить работу.
– Почему именно с ним? – спросила Елизавета Максимовна.
– Просто он сам зашёл.
– Это самый разболтанный ученик в классе, – нахмурилась Елизавета Максимовна. – Ведь так, Шмель?
Я промолчал. Не хватало ещё самого себя ругать.
– Отвечай, когда тебя спрашивают старшие.
– Ладно, так…
– Ах вот как! – сказала Елизавета Максимовна. – Значит, ты сам понимаешь, что твоё поведение невыносимо. Почему же ты не задумаешься над этим?
Я молчал.
– Ты сознаёшь, что дезорганизуешь весь класс?
Я снова промолчал. Я стоял и думал про книгу «Тиль Уленшпигель». Там монахи хватали кого-нибудь невиноватого и пытали горячей водой до тех пор, пока он не сознается, что он колдун. Или – на костре. Тут любой сознается…
– Отвечай, Шмель!
Я знал, что она не успокоится, пока не отвечу. И я сказал, чтобы ответить:
– Сознаю.
– Почему же ты не задумаешься и над этим?
– Я задумывался.
– Ну и что?
Я молчал. Чего тут отвечать? Я снова думал об «Уленшпигеле». Там, если человек не сознается, что он колдун, его замучают до смерти. А если сознается – то сожгут за то, что колдун. Какая же разница! И я решил молчать. Только мне жалко было Лину Львовну. Она открыла альбом и уже, наверное, десять минут смотрела на одну фотографию.
– Так что же, Шмель?
Я молчал.
– Ты будешь отвечать?
А я молчал.
– Да-а… – сказала Елизавета Максимовна. – И это сын полярника…
И тут мне так захотелось ответить, что даже мурашки по спине забегали. Но я промолчал. Только руки из карманов вынул.
– Да-да, – обрадовалась Елизавета Максимовна. – Сын полярника. Героя. Отважного человека. На него смотрит весь мир. А кто смотрит на тебя, Константин Шмель? Что ты сделал полезного? Отец дрейфует на льдине, терпит лишения и голод, а сын…
Больше выдержать я не мог. Мой отец плавает на СП, а не она! Он мой отец, а не её!
– Никаких лишений у них нет! – сказал я. – Им на самолётах цветы возят и шоколад. И даже ёлки к Новому году. И льдина у них толстая, как… как дом. Они получше всех живут!
Я говорил и уже никак не мог остановиться. Расписывал, какая у них прекрасная жизнь. Что они просто объедаются шоколадом и задыхаются от жары в своих домиках. Я говорил назло. И я, и мама, и Зинка читали в газетах, что у них два раза лопалась льдина и они в пургу перетаскивали палатки на другое место. Папа писал весёлые письма. Но и я, и мама, и Зинка понимали, что он пишет неправду, чтобы мы не волновались. И я волновался за своего отца. И пускай она за моего отца не волнуется.
– Достаточно, Шмель, – сказала Елизавета Максимовна. – Больше говорить не о чем. Приедет мать, мы пригласим её на педсовет. Или… или вот что. Лучше мы пошлём твоему отцу радиограмму прямо на льдину.