Нынче всё наоборот - стр. 53
– Я обещаю, Вера Аркадьевна. Честное слово!
В эту минуту он верит в свои слова. Он верит, что будет собирать пузырьки, дружить с Викой Даниловой, перестанет строить рожи на уроках и дразнить Дутова.
А Вере Аркадьевне уже лучше. Это прошло. Когда это не проходит быстро, пузырьки уже бесполезны. И Вера Аркадьевна верит Косте. Ей всегда легче поверить хорошему, чем плохому.
– Иди на урок, Костя, – говорит она. – Только на урок, а не слоняйся по коридору. Скажи, что я тебя задержала.
Дверь открывается и закрывается.
– Вера Аркадьевна, вам плохо? – спрашивает Лина Львовна.
Вместо ответа Вера Аркадьевна достаёт из стола бумажку. Она показывает её Лине Львовне. Там написано: «Вера Аркадьевна, зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный».
– Помнишь, Лина, – говорит Вера Аркадьевна, – я к тебе заходила… Ну, тогда… Это ведь он написал. У него с первого класса буква «д» с закорючкой. Никак я не могла отучить его от этой закорючки.
Но Лина Львовна всё ещё не может опомниться.
– Ой, Вера Аркадьевна, как я испугалась! Вы такая бледная стали.
– Ты знаешь, зачем он это написал? – спросила Вера Аркадьевна.
– Не знаю, – говорит Лина Львовна.
– Он ведь тебя пожалел. Они очень теряются, когда плачут взрослые. Им кажется, что весь мир рушится.
– Я больше не буду плакать, – смущённо говорит Лина Львовна. – Я постараюсь никогда не плакать, Вера Аркадьевна.
– Так уж и обещаешь, – улыбается Вера Аркадьевна. – Не обещай. Никогда не плачут только равнодушные люди. Я думаю, ученик Шмель тоже умеет плакать. Только он уходит плакать в уборную. Ты пойди, Линочка, разыщи его. Он сейчас, наверное, стоит в коридоре и думает – исключу я его или нет? А с Елизаветой Максимовной я о нём поговорю.
– Ой, Вера Аркадьевна! – восклицает Лина Львовна, вдруг снова почувствовавшая себя ученицей.
Вера Аркадьевна засмеялась:
– Иди, иди, Линочка.
Тем временем Костя шёл по коридору третьего этажа. Он так и не понял, исключили его или нет. Скорее всего – нет. А может быть, исключили… Костя представил себе, как от станции к станции летит на папину льдину радиограмма. И везде – на Диксоне, на Вайгаче, на Земле Франца-Иосифа – полярники хмурятся и переживают за папу, потому что его знают на всём Севере.
Задумавшись, Костя опустил голову, а когда поднял её, услышав шаги, прятаться было уже поздно. Рядом с ним стояла Елизавета Максимовна.
– Почему ты не на уроке?
– Вы же сами…
– Я знаю, что сама, – спокойно сказала Елизавета Максимовна. – Почему ты не торопишься?
Костя стоял, переминаясь с ноги на ногу. И вдруг он ощутил короткие и злые толчки пульса, будто Невидимка стучал по его голове маленьким молоточком. Костя понимал, что лучше не связываться, лучше молчать, но и на этот раз Невидимка оказался сильнее его.
– А я что – бежать должен?
– Должен, – твёрдо сказала Елизавета Максимовна. – Если тебе приказывает учитель, будешь бегать – и всё, что угодно.
– Я не буду бегать, – ответил Костя.
Елизавета Максимовна смотрела на Костю очень холодно и спокойно. Она смотрела так, будто за его спиной стоял другой человек, к которому она и обращалась. Костя потупился.
– Почему ты боишься смотреть мне в глаза?
– Нипочему, – сказал Костя.
«Нет, это невозможно, – подумала Елизавета Максимовна. – Или я, или этот мальчишка. Неужели я не могу сломить его? Да-да, именно так. Ибо воспитывать – значит ломать, неумолимо отсекать всё гнилое. Пусть сейчас ему больно, но потом он сам будет мне благодарен. Пусть сейчас смотрит на меня зверем – детские обиды проходят быстро… Но если я сегодня разрешу ему со мной спорить, то завтра… Кто знает, что будет завтра! Они не любят меня, – думала Елизавета Максимовна. – Но это не имеет значения. Я выполняю свой долг, и нужно быть твёрдой».