Нужна ли Америке внешняя политика? - стр. 38

Американский исторический опыт отношений с Россией не был таким прямолинейным. В XIX веке Россия воспринималась как образец европейского самодержавия; после большевистской революции 1917 года для многих она стала воплощением радикального зла. Соединенные Штаты воздерживались от установления дипломатических отношений с Советским Союзом вплоть до начала 1934 года. В 1930-е годы небольшие группки под воздействием подъема нацизма увидели в коммунизме самый лучший барьер на пути фашизма и предвестника нового и более справедливого мирового порядка. Вторжение Германии в Советский Союз дало толчок подъему чувств доброй воли по отношению к жертве вместе с сентиментальностью в отношении советской реальности. Президент Франклин Рузвельт относился к Советскому Союзу как к одному из столпов зарождающегося мирового порядка, будучи со всей очевидностью убежденным в том, что ни столетия царского самодержавия и империализма, ни поколение сталинизма не смогут стать непреодолимым препятствием для послевоенного советско-американского сотрудничества.

Медовый месяц, как оказалось, был скоротечным. Непреклонность Сталина, коммунистическая идеология и советская оккупация Европы вплоть до Эльбы, а также раздел Германии вызвали реакцию подозрительности и враждебности. Международные отношения стали, по существу, биполярными, так как две сверхдержавы столкнулись друг с другом по линии разграничения, проходившей через середину Европы, и привели к многократному увеличению их ядерных вооружений по обе стороны этой линии.

За эти 40 лет конфронтации небольшое число в Соединенных Штатах – и несколько больше в Европе – поставило под сомнение основы политики холодной войны Североатлантического альянса. Используемые подчас коммунистической борьбой за мир сторонники возвращения к советско-американскому братству военных лет обвиняли Соединенные Штаты в излишнем пристрастии к ядерной стратегии и силовой политике. Во время последних двух десятков лет холодной войны был проведен ряд переговоров с Советским Союзом, преимущественно имеющих отношение к контролю над вооружениями. Но мотивированы они были по большей части пониманием того, что, каковы бы ни были идеологические и геополитические разногласия сторон, ядерное оружие представляло риск катаклизма, угрожающего самому существованию цивилизации, и что две ядерные сверхдержавы были обязаны ограничить или, по возможности, уничтожить его вообще.

Эти переговоры привели к расколу в американском общественном мнении на три части. Первая группа верила в то, что советская система будет трансформирована самим процессом переговоров (или действительно уже себя преобразовала). Вторая группа считала коммунизм главным, если не единственным вызовом миру во всем мире и утверждала, что постоянный мир может быть достигнут только крестовым походом, который завершится крахом коммунизма. Третья группа стремилась сдерживать Советский Союз посредством сочетания дипломатии и стратегии до тех пор, пока истощение не загасит пыл коммунистической идеологии и не заставит Советский Союз отказаться от своей идеологии и стать государством с традиционными национальными интересами.

Споры между этими тремя группами закончились с окончанием самой холодной войны. Но поскольку первые две группы опирались в своих взглядах на одни и те же условии и предпосылки, а именно на то, что русский вызов был исключительно результатом коммунистической идеологии и структуры, американское мышление в период после окончания холодной войны относительно России стало все больше интересоваться внутренними переменами, происходившими в Москве. Поскольку коммунизм потерпел крушение, отношения атлантических стран с Россией базировались больше на утверждениях о внутренней ситуации в России, нежели на геополитических рассуждениях. А это, в свою очередь, ассоциировалось с личностью российского руководителя Бориса Ельцина.