Нулевой километр - стр. 55
– Юлька! – одновременно с тем, как брат хлопает дверью, подруга возмущенно вперяет в меня свой взгляд.
Плевать. Еще немного и это станет моим девизом по жизни.
– Он ведь ребенок совсем! У него на глазах маму чуть не убили, а ты на него нападаешь!
– Разве? По-моему, это он начал, – набираю на ложку остывшую неаппетитную манку, но Соколова нагло вырывает тарелку из-под моего носа. Ясно. Поесть спокойно в этом доме мне не дадут.
***
Когда Ярослав только родился и единственное, что мне позволяли – любоваться закутанным в пеленки кричащим комком, я только и делала, что представляла, как буду возиться с ним, когда он чуть-чуть подрастет. Трясти погремушкой перед несмышленым бегающим взглядом младенца было моим любимым занятием. Да, в соседстве с новорожденным приятного мало – крики среди ночи, они же днем, когда тебе хочется в тишине посмотреть любимый мультик – но я по-своему его любила. Кто из девчонок не мечтает о брате? Пусть и не старшем, но все же…
А теперь от любви ничего не осталось – смотрю на конопатого парнишку, устроившегося на диване, и отчетливо понимаю – он мне чужой. Такой далекий, что пропасть между нами уже не преодолеть: ничего не знаю о его увлечениях, о том, как он жил, о чем, вообще, мечтает. Это неправильно, недопустимо в нормальных семьях и так ожидаемо, когда речь заходит о нас.
Кресло отзывается скрипом, когда я с тяжким вдохом, опускаюсь на протертую сидушку, но реакции ни на этот звук, ни на мой призыв повернуться так и не следует. Мне не стоило рождаться женщиной – я слишком топорная, слишком прямолинейная, и слишком неотесанная…
– Я была неправа. И если тебе от этого станет легче, мне сейчас очень стыдно.
В ответ тишина. Только позу меняет, и теперь любоваться мне предстоит его спиной.
– Думаешь, мне легко? Я и сама не знаю, что дальше делать со всем этим.
– Уезжай и забудь, три года у тебя это хорошо получалось, – хоть что-то. Может, еще не все потерянно? Может, сумеем договориться и не будем усложнять друг другу жизнь, пока я не решу, как быть дальше? Никто ведь не просит нас наверстывать упущенное – потерпим друг друга без всех этих задушевных разговоров и вылитых на головы обид?
– Не могу. Ты и сам это понимаешь. Я не знаю, что делают в таких случаях компетентные органы, но не сомневаюсь, что школьнику заботиться о малышах не позволят.
– А тебе-то что? Ты ведь даже их не узнаешь. А они тебя. Айгуль три дня температурила, когда ты ушла. Маленькая, ей ведь не объяснишь, что сестра больше знать ее не хочет.
Теперь мне больно, ведь образ девчушки с нелепыми бантиками на голове мгновенно всплывает в памяти. Она единственная, кто ходила за мной хвостом: кофты мои на себя надевала, в которых передвигаться-то толком не могла – они свисали до пят и постоянно норовили свалиться с худенький детских плеч. А эти ее набеги на мою косметичку? Сколько помад она переломала? Боже, а я ведь ни разу на нее не прикрикнула. Позволяла ей спать со мной, пусть и сама не высыпалась, ведь дети вовсе не думают о комфорте других, разваливаясь на постели в позе морской звезды…
Айгуль всегда была для меня особенной. Единственной незаживающей раной на моем очерствевшем сердце, ведь расставание с ней мне далось нелегко.
– Мне не плевать, – признаюсь и больше не пытаюсь противиться собственным ощущениям. Да, меня злит эта вынужденная поездка, этот подросток, что винит меня в грехах матери, этот водитель, не скрывающий сочувствия. Раздражает, но позволить и без того несчастной ребятне столкнуться с прелестями жизни в приюте я не позволю.