Нулевой километр - стр. 4
Георгий Голубев ее шестая попытка обрести женское счастье и перечить ему она мне не позволяет. Боится, что подобно многим, однажды и он хлопнет дверью, стерев из памяти ту заботу и ласку, что она щедро ему отдает… Глупая! Об этом нужно молить небеса, ведь брак с обрюзгшим забулдыгой – это финиш. Жирный крест на ее и без того несладкой жизни.
– Ты мне еще похами! Не посмотрю, что не школьница – быстро на место поставлю! И вещи малому отдай. Вырядилась, как ни пойми кто! – я вздрагиваю, когда мужские пальцы сминают ткань алкоголички, выставляя напоказ светлое кружево поролоновых чашечек, и недовольно хмурю лоб, отворачиваясь от бьющего в ноздри кислого запаха дешевого пива. Хватать меня – его излюбленный метод устрашения. – Не надоело семью позорить? Соседи только и говорят, что о твоих ухажерах, которых ты меняешь как перчатки!
– Интересно, в кого бы это я такая уродилась? – не могу не вставить шпильку, наперед зная, что мои слова заденут обоих.
Обычно, болтливые старушки, оккупировавшие лавку, вывалив на меня ушат грязи, непременно добавляют: «Вся в мать». Хотя здесь я бы поспорила – мы с ней совсем не похожи. От природной красоты Лидии Голубевой почти ничего не осталось. В тридцать девять я бы дала ей все пятьдесят: взгляд потух, вокруг глаз залегли морщинки, щеки сияют румянцем лишь благодаря обильной порции румян, плечи осунулись, а талия… Нет ее, даже тогда, когда она берет передышку между родами. И виной тому вовсе не изматывающий график, дети, отнимающие последние силы, катастрофическая нехватка денег… А мужчины, которых она так необдуманно выбирает. Отдает всю себя, а взамен не получает ничего – последний мало того, что пьет, так еще и руки распускает.
– Ты мать не приплетай! – рычит, обнажая пожелтевшие зубы. – Что ты без нее можешь? Кроме как хвостом крутить, ничего не умеешь.
– И пусть. Я, может быть, и легкомысленна, зато ноги об меня вытирать никому не позволяю… И вот так, – обвожу пальцем круг над своей головой, – жить точно не буду.
– Да что ты? – застывает, странно оскалившись, и оставляет в покое мягкую материю мальчишеской майки. Оглядывается и вот уже вновь полосует меня своим недовольным взглядом: цепким, с нездоровым блеском и легким прищуром. Словно только что мужчина нашел выход из положения…
– Жора! – даже на мамин крик не реагирует и уже волочет меня в коридор, вцепившись в волосы на моей макушке. Так сильно тянет за хвост, что глаза против воли заволакивает слезная пелена. Мне не страшно, но определенно больно…
– Надоела! Сил больше нет! – отпихивает жену, освобождая нам путь в прихожую, и уже демонстрирует кулак Ленке, высунувшей нос из кухни. – Я с тобой и так и этак, а ты зубы скалишь! Только и знаешь, что огрызаться, да деньги из Лидки тянуть!
– А сам-то, – бью его по голени, но даже это не помогает в моей борьбе за свободу. – Мама! Скажи ему…
– Все, Юлек, лавочка прикрыта. Дуй работу ищи, квартиру снимай, приличную, под стать твоей королевской заднице. А я тебя терпеть больше не намерен, – уже и ключ проворачивает, с силой толкая старую, оббитую дерматином дверь.
– А учеба?
– А плевать я хотел! Мужика себе найди, пусть он о тебе заботится. А у нас и без тебя проблем хватает. Ребенок вон скоро родится. Мне лишний рот тут не нужен. Проку от тебя никакого, – выталкивает меня на лестничную клетку и протягивает джинсовую куртку, грубо стянутую с вешалки.