Новая Европа Владимира Путина. Уроки Запада для России - стр. 18
В.П. Пугачёв и А.И. Соловьёв пишут, что национальные идеологии в целом «выражают политические требования граждан, чьи интересы в повышении своего социального статуса связываются с национальной принадлежностью», причём последняя может трактоваться различным образом – культурным, этническим, гражданским или символически-религиозным84.
Британский исследователь национализма Энтони Смит определяет его как мировоззрение, основанное на пяти основных принципах85:
1) мир естественным образом разделён на нации, у каждой из которых есть свой особый характер и судьба;
2) нация – это источник всей политической власти, а лояльность по отношению к ней возвышается над всеми остальными лояльностями;
3) если люди желают быть свободными, по-настоящему понять себя и раскрыться, они должны идентифицировать себя и принадлежать к нации;
4) глобальная свобода и мир – это функции от эмансипации и безопасности всех наций;
5) нации могут быть свободны и по-настоящему творчески раскрыться только в своих собственных суверенных государствах.
Это, по мнению исследователя, самые общие, корневые доктрины национализма, которые отличаются от вторичных, характерных для каждой специфической этнической группы и нации в каждое отдельное время. Некоторые упирают на суверенитет государства (или, как в случае с фламандскими националистами в Бельгии, желанием его получить), другие указывают на уникальный характер (культуру) своей страны и желание её защитить.
В настоящее время, как отмечает Смит, нация стала нормой социальной и политической организации, а национализм, в различных формах, – самой распространённой идеологией. При этом «попытки создать супра-национальные союзы до сегодняшнего для проваливались, ведь они неспособны воспитать такую же стойкую лояльность, которая у людей есть к их нации»86.
Мы видим, что приведённые здесь определения национализма имеют мало общего с такими концептами, как «ненависть к другим народам» или «возвеличивание одной нации над другими». Хотя именно такие спорные и имеющие оценочную нагрузку дефиниции порой приходится слышать не только в низкопробных политических ток-шоу, но и из уст представителей академического сообщества или даже государственной власти. Этому могут быть разные объяснения. Так, как пишет крупный отечественный историк, исследователь национализма Алексей Миллер, в советской России лексическое поле, связанное с понятиями нации и национализма, «оказалось прочно оккупированным тем, что можно было бы назвать «советским языком», который был устроен таким образом, что любое слово имело жёстко определённую, позитивную или негативную привязку»87. Создавались парные оппозиции, сохранившиеся и до наших дней, пусть и с некоторыми внешними изменениями. «Интернационализм мог быть только пролетарским и хорошим, а космополитизм только буржуазным, «безродным» и плохим, – продолжает Миллер. – Патриотизм был советский и хороший, а национализм буржуазный и плохой. Правильная нация была социалистическая, ведущую роль в ней играл рабочий класс и его авангард, то есть коммунистическая партия. Буржуазная нация была устроена неправильно, и в ней интересы трудящегося большинства подчинялись интересам эксплуататоров»88.
В СССР, с самого основания «государства рабочих и крестьян», национализм, особенно русский («великодержавный шовинизм»), был вне закона, причём даже не только в качестве «практикуемой» идеологии, но даже и в качестве легитимного объекта для критического научного исследования. Такая политика, однако, шла рука об руку с пристальным вниманием государства к вопросам этничности, нациестроительства и повсеместно внедрявшейся практикой «позитивной дискриминации» национальных меньшинств и «территориализации этничности»