Новая эра. Часть вторая - стр. 30

Насчет поллюции я же взял в кавычки… Ну а ты уж чересчур «поэтизируешь» это несовременно. А что, слабо изложить протокольно: с кем – как – сколько раз?

Впрочем, это я так, по злобе. Не хочешь – не говори.

Чем занимаешься?

Фрагмент перевода Шабтая вышел. Кстати, не помню, ты читала?

Хочу теперь издать всю книгу. В «Гешарим».

23.3. Человек, переплетая нить своей жизни с нитями жизней других (кто с десятками, кто с тысячами, кто с миллионами), оказывается вплетенным в тот ковер жизни, который зовется его эпохой, его веком. Некоторые продолжают эту ткацкую работу до старости, потому век их долог, но все равно постепенно нити, с которыми переплелась нить его жизни, кто-то выдергивает из узора, заменяя другими, с которыми у него уже нет сцепления, ковер меняет рисунок, окраску, это уже не его ковер, не его время, не его «век».

24.3. Наконец, я разгадал загадку, вернее, получил однозначный ответ, на вопрос, мучавший меня еще с отрочества. Когда-то в детстве-отрочестве я смотрел по телевизору фильм, наверное, в серии «Жизнь животных» или «Клуб кинопутешествий», как львицы охотятся на детенышей буйволов, а также на слабых, больных и отставших. И что поразило меня тогда, что когда хищник нападает на особь из стада, то оно, в том числе и могучие быки, убегает в сторону, оставляя жертву на произвол судьбы, хотя по силе быков и коров стадо вполне могло бы защитить своего сородича. Эта сцена стала для меня символом трусости (мы врага бы на рога бы, только шкура дорога). Человеческое стадо, полагал я, должно вести себя иначе. Потом я часто убеждался, что и стадо человеческое, от маленьких коллективов до государства, ведет себя точно так же, только кроме трусости часто возникает и мотив заинтересованности в смерти другого. И в любом случае: каждый умирает в одиночку. Сородичей твоя смерть, если не обрадует, то и не огорчит. Ну, максимум, кто-то близкий поплачет или вздохнет. Просто тебе пора сходить, а трамвай мчится дальше. Трусость – мудрость рода.

От Л:

читаю Маймонида. Рекомендую. Ездила в N.Y. к сыну на свидание. Гуляли по Сохо, выбирали картину для него, потом поужинали во фр. ресторанчике, потом он посадил меня на поезд, очень душевно было. А ты можешь послать Шабтая, по email? Давай записки, давно не посылал.

Замечательно. Такие отношения с сыном – это и искусство и счастье. А до какой страницы я уже посылал записки? (Чтоб не повторяться.)

25.3. Днем ходили с Мироном и Озриком на «Восемь с половиной женщин» Гринвея. Ностальгическая постмодернистская перекличка с Феллини, о чем, как дорожный указатель, намекает название. И все на почве отчаяния из-за утери сексуальности («жизненной силы»). Параллельные ходы: «отец с сыном», «мужчина в окружении женщин», кадры из фильма «Восемь с половиной» и комментарий на них словоохотливых персонажей, – все свидетельствует о тоске по «золотому веку» непосредственного вожделения, непосредственных чувств и снисходительности Феллини к своим героям. Вот кто никого не раздевал и не спаривал, а секс с экрана так и стекал. Секс, который мы потеряли. Хотя у Феллини он тоже ностальгический, как манифестация недоступной любви, обида на женщину-жизнь… Но мир Гринвея совсем омертвевший. Он и хуем в морду тычет, и жопами свиней любуется, и сына с отцом спаривает, а сексом, то бишь живым чувством, и не пахнет. Остался какой-то механизм, который персонажи пытаются приладить то туда, то сюда. В этой ситуации мужчины вырождаются, а женщины берут власть. Символическая линия: анемичная японская девушка влюбляется в актера театра «Кабуки», играющего женщину. И тогда герой, чтобы ее соблазнить, одевается в наряд этого актера, то есть в женское, девица хрипит от страсти, а когда узнает «обманку», бросается в пруд. Вот такая «Офелия».