Новая эра. Часть вторая - стр. 27
Ты об мне одном сказал как о поэте, с цитированием и т. д. (Еще, правда, о Наташе) То, что я всегда у тебя говорю дурацкое слово «прям», что я всегда … – прости меня, Христа ради! Такой я был тогда. Без денег, без всего…
Твои нежные воспоминания о Риге, о Пицунде, о Пскове, Клухорском перевале и многом другом сказали мне – что связь между нами неразрывная, и они самые лиричные у тебя. Перечитай и увидишь.
С любовью и уважением
Вадим
Оставлю так, как было написано.
Все-таки Володя – не аристократ, а я не деревенщина. Все было иначе.
И еще приписка жене. Еще более сумбурным почерком.
Для Риммы!
Я расстался с Наташей. «Любовная лодка разбилась о быт…» (московский!)
Я думаю, что она все делает ради детей. Ее будущий муж – полковник ФСБ (КГБ).
Дай Бог, чтобы все было хорошо!
Он бросил 30-летнюю жену (гражданскую) но трагедия большая. Ему 54 года (как мне). Они познакомились на Селигере в Доме Отдыха.
Меня волнует только дочка. Я от Наташи отрекся. Мне кажется – что там сплошная истерика. Меня надо забыть! Дай Бог.
Римма. Я тебя помню нежно и желаю тебе счастья.
Вадим
Вечером еще поехали на сканирование сердца. После пробежки по бегущей ленте стало даже лучше.
20.3. Утром опять чувствовал себя неважно. Все-таки решил никого не теребить. Лежал. Взял сборник Вадима. Все стихи – прощания. И много о смерти. Любит он слово «госпитальный». Нагнувшись с высот своих дальнихк истоку свободной души, ты запах простынь госпитальных (так и хочется сказать «генитальных») духами на миг заглуши.Но если в разгаре парада (!) на слезы ты станешь легка, не плачь надо мною, не надо… Дорога моя далека.
Тут я, блин, расплакался. И дальше уже читал и плакал. Что-то оплакивал. Уж не себя ли? Нашу молодость, нашу жизнь?..
Одно стихотворение даже понравилось.
Ароматницу из глины снял с груди твоей я ночью
Были в ней не капли масла – звоны сердца твоего.
Небо светло-золотое Феодосии веселой
стало черным и тяжелым, стало дымно-грозовым
А когда твой стан прогнулся, все в порту рыбачьи шхуны
словно в миг землетрясенья вдруг от пирса отошли.
У предгорья кипарисы зашумели, зашатались.
С их ветвей упали звезды, словно слезы страсти злой
Что вы, чудо-мореходы? Что седые кипарисы?
Ароматницу из глины я всего лишь снял, любя.
Если разобраться, то и это («слезы страсти злой»?! ) не шедевр. Но разбираться не хотелось. Я ведь в самом деле люблю его. Или молодость нашу? Не знаю, но плакать хочется…
Около десяти позвонила Р.
– Ну, как ты?
– Да не очень.
– А я уже себя съела. Все, теперь только музеи и кино.
– Ладно…
– А я тебе еще вчера позвонила, как-то мне было неспокойно, но…
– Да я мобильник забыл дома.
– Аа.
– А я тоже хотел тебе позвонить, но ты меня дисциплинизировала, договорились в три, вот и жду.
– А я решила стать недисциплинированной.
В конце сказала:
– Ты сегодня целый день дома? А можно я тебе еще раз позвоню?
Настроение поднялось.
Жаловалась, что «забегалась». Ну, я говорю, остановись, передохни.
– Знаешь, у меня такое чувство, что если остановлюсь, упаду. Так уж и буду бегать, пока завод не кончится. Сестра мне рассказывала, мама же умерла очень молодой, и никогда ничем не болела.., нет, у нее была простая ангина и началось осложнение на легкие, и она в три дня сгорела, врач сказал после вскрытия, что у нее легких просто не осталось, одна паутина.., так вот сестра рассказала, что мама незадолго до смерти сказала ей, что у нее такое чувство, что ее «завод» кончился.