Номах. Искры большого пожара - стр. 31
– И я тебя не знаю. Однако ж, разговариваю, – отозвался Задов, тоже переходя на «ты».
– Где Номах? Отведи меня к нему.
Задов поднял руку в останавливающем жесте.
– Э, не всё сразу. Ты сначала меня убеди.
– Я тебе сейчас в переносину дам и ты такой убеждённый станешь…
Задов встал и, подавшись вперёд, заревел:
– Ты чуток забылся, что ли, а, поэт? Тут тебе не московский салон. Тут контрразведка анархо-коммунистической армии. Чуешь разницу? Отсюда чаще людей вперёд ногами выносят, чем они на своих двоих выходят…
– Ты не ори! Не в охранке! Или оттуда замашки? А?
Задов в мгновение потемнел лицом, потянул из кобуры револьвер.
– Под крест тебя, сука.
– О! – заорал при виде пистолета Сенин. – Да ты смелый! Безоружного порешить, вот ты орёл! Как в ЧК или у Деникина в подвале. Давай!
Он хотел рвануть на груди рубаху, но не пустили связанные руки.
– Давай! Стреляй поэта! Смелей, давай! Ну!..
С протяжным скрипом, открылась дверь, вошёл Номах.
– Что за шум, а драки нет?
– Да какая драка, Нестор!.. Тут не драться, стрелять надо.
– Так стреляй.
Сенин напряжённо разглядывал Номаха, человека о котором говорила вся Россия.
Номах сел на лавку у стены.
– Давай, стреляй, – подбодрил он Задова.
Тот сунул пистолет в кобуру, со злобой посмотрел на Сенина.
– Приехал вот. Поэт, говорит.
– Ну, приехал… Ну, поэт… Тебе, Лев, что с того? Ты контрразведка. Увидел врага, бей.
– Да в том-то и дело, Нестор. Вдруг, он и вправду поэт?
Сенин, нервничая, оглядел обоих. Те разговаривали так, словно кроме них здесь больше никого не было.
– Так и что же, что поэт? И я по молодости стихи писал. В тюрьме, когда мне смертную казнь в последний момент тюрьмой заменили. Жалеют сейчас, поди, но сделанного не воротишь. Так что, будешь стрелять, Лев?
– Нет, – остывая, сказал тот. – Хочешь, сам стреляй.
Задов нахмурился и отвернулся.
Номах пожал плечами.
– Поэт? – спросил он Сенина. – Правда, поэт?
– Да.
– Прочти что-нибудь. Только своё.
Сенин встал, выпрямился и, чуть помедлив, начал:
Теперь уже Номах стал вглядываться в лицо этого незнакомого ему человека.
Руки его непроизвольно сжались в кулаки. Он слушал, не отрываясь, до самого конца стихотворения.
– Про «вёсла отрубленных рук», это ты о большевиках, что ли?
– Про них.
– Лёвка, развяжи его.
Задов выполнил приказание.
– Зовут тебя как?
– Сенин. Сергей.
– Давай, жарь ещё.
– Ещё. Ещё читай, – не попросил, потребовал Номах.
Через полчаса Номах остановил поэта.
– Хватит. Так читать только своё можно. Тут не соврать. Его стихи. Лёвка, понравилось тебе?
– Я себя, сказать стыдно, институткой чувствую. Аж в груди что-то двинулось…
– Вот и я. Слушаю, и мне будто коросту кто с сердца сдирает.