Ноктюрн для капитана - стр. 10
Он некоторое время молчит.
– Да, кстати, там с тобой был парень, брюнетик, он что-то пищал. Он к тебе клеится?
– Виктор? Да! И, между прочим, он специально перевелся к нам в группу!
Пусть знает – есть люди, которые не считают, что со мной не о чем говорить… правда, не уверена, что Виктор собирается разговаривать.
– Он тебе не поможет. Не защитит.
– Да с чего ты решил, что я в опасности? – выговариваю я наконец ключевую фразу, которая все это время находилась на задворках сознания – ее сильно вытесняла мысль о его губах.
– Да, вот еще… – Он как будто не слышит. – Если они узнают, что мы общаемся, а они узнают, то могут начать тебя прослушивать. Я ведь неблагонадежен. Меня-то не рискнут, я сразу их вычислю. Дай!
Он требовательно тянет к себе мою руку с коммуникатором, заходит в непонятную мне программу и что-то настраивает, склонившись к моей ладони.
– Ну вот, теперь, если кто подключится, услышит один лишь шум.
– Тогда они поймут, что ты что-то сделал…
– Отлично. Вот и посмотрим. Если что-то предпримут, может, и ты поймешь наконец!
Он поднимает голову, в его темно-серых глазах – все еще сосредоточенное беспокойство, и он слишком близко, так близко, что…
Наверное, он чувствует нечто похожее, потому что придвигается ко мне почти вплотную, осторожно берет светлую прядку моих волос, выбившуюся из строгой прически, легко проводит рукой по моей шее, возвратив прядку за ухо. Ох… Потом его губы едва прикасаются к моим – так, словно он лишь чуть-чуть пригубил родниковой воды из источника. Какие интересные сравнения приходят мне на ум даже в такой момент! – а он еще говорит… Додумать фразу не успеваю, потому что его губы, оставив мои, так же едва-едва притрагиваются к уголку моего рта, к щеке, к моему веку, виску, оставляя на коже мурашки от его неровного дыхания. Другая его рука сжимает мою повыше локтя, но потом… Потом Питер отстраняется и довольно долго глядит на меня – невыразимо печально. И мне тоже становится ужасно грустно.
– А это что было – тоже «не от головы»? – весело спрашиваю я.
Я всегда стараюсь веселиться, когда мне тоскливо.
– Вот именно, – подтверждает гадкий Кэп. – Извини, я обещал тебя не трогать. И за прошлый раз тоже… прости. Да и…
Он замолкает, не закончив. А мне почему-то становится плевать на самолюбие, просто очень-очень больно.
– Значит, ты меня не любишь… – говорю я тихо и утвердительно.
Я не выпендриваюсь и не обижаюсь. И мне больше не до притворства.
– Я не могу. Любить. Наживку!
Он произносит это тихо, но словно вколачивая каждое слово в мою голову.
– Не могу. Не могу представлять, как тебя разрывает зубами монстр. Он разрывает при этом меня, ясно? – с яростью произносит он и добавляет уже без надрыва, деловито-бесцветно: – Все. Иди. Постарайся выйти незаметно. Наври что-нибудь своей подружке. Ночью в городе я найду тебя сам, но ты подыграй, если что, поняла?
Я киваю. Вообще я становлюсь какой-то слишком послушной. И грустной. Никогда еще мне не было так грустно на Доре, как сейчас, когда я бреду домой из его серого блока. Ну ладно, «не от головы», пусть. Но хоть бы поцеловал меня по-человечески, может, немножко и веселее бы стало, после всех этих рассказов о привыкших к паралитическим пулям монстрах, которых нельзя остановить.
И ведь все он, наверное, выдумал. А было же так хорошо! Так чисто, светло, понятно. Все объяснено. Все резонно. Вот умеют же некоторые испортить другому радость… Радость?