Ночной мотоциклист (сборник) - стр. 6

– Да он и тверезый с ними толкует с утра до вечера. Полагаю, от одиночества.

– Что ж, поедем, составим ему компанию для беседы.

Вгостиницу я возвращаюсь поздно, на улицах горят фонари, дождь гасит их и без того тусклый свет. Мерцает неоновая реклама, установленная над зданием. «Для Аэрофлота нет расстояний. Москва – через десять часов».

Да, десять часов полета над таежным морем… Но как бы ни быстры были самолеты, все-таки расстояние остается расстоянием. В такой дождь до Москвы не десять часов, а все десять суток.

Эн Эс не один, с ним врач – знакомый уже мне молодой человек, который говорит нараспев.

– Вы зря отказываетесь лечь в больницу, – говорит он, ставя на рецептурном бланке пометку «Cito». – Вам это необходимо, необходимо.

– Не смотрите на меня так мрачно, доктор, – почтительно отвечает Эн Эс. – На сей раз я пригласил вас не как патологоанатома, а просто как хорошего врача.

– Ну уж, ну уж…

– Мне нужен денек-другой. А потом отдых. Поддержите пока мой мотор, ладно?

…Прежде всего Эн Эс заставляет меня вскипятить чайник и переодеться. Плащ я выжимаю, как половую тряпку.

– Хватит с нас одного больного.

Майор не дает мне говорить, пока я не выпиваю две чашки густого чая, заваренного по особому, разработанному Комоловым способу, который у нас в управлении носит название «пришел с февральского дежурства».

– Теперь давай по порядку. Помни: я ничего не видел.

– Кажется, мы скоро можем закончить это дело, Николай Семенович.

– Ишь ты. Veni, vidi, vici[1].

Любовь к латыни он сохранил еще с рабфаковских времен, когда собирался податься в фармацевты. «Не язык, а сама логика».

– Выводы потом. Давай по порядку!

– Хорошо…

– И помни: я ничего не видел…

Домишко Шабашникова стоял за ветхим забором, ворота висели на одной петле, открывая вход во двор. Повсюду были разбросаны какие-то хомуты, поленья, миски с собачьей едой.

Достаточно было лишь беглого взгляда, чтобы убедиться: здесь живет бобыль.

За сараем, через два или три двора, виднелась «круглая», на четыре ската, крыша. Это был дом убитого инженера Осеева.

– Он чем занимается, Шабашников? – спросил я у капитана.

– Да так… Охотник. Можно сказать, профессионал. Шкурки сдает. Собаки у него знаменитые, щенками торгует. Сейчас увидите Найду – лучшая, говорят, лайка в Сибири, универсал.

– Один живет?

– Один.

Мы вошли в дом после того, как на стук никто не отозвался. В доме было сумрачно. Хозяин сидел на кровати и, держа на коленях фокстерьера, разговаривал с ним. Поджарая лайка настороженно следила из-за шкафа. У ее ног барахтались два щенка. Здесь было собачье царство. Да и сам Шабашников показался мне похожим на служебного пса, получившего отставку по возрасту. Обвислые щеки, слезящиеся глаза, весь пожухлый, мятый.

Он был не то чтобы сильно пьян, но и трезв тоже не был.

– Извините, что побеспокоили, – мягко сказал Комаровский. – Нам известно, что у вас имеется охотничий нож…

– У меня разрешение, – буркнул Шабашников, не поднимая головы. – На карабин и нож.

– Идет проверка… Оружие у вас? Покажите, пожалуйста.

Шабашников принес карабин и стал рыться в брезентовой полевой сумке. Комаровский, бегло осмотрев ружье, с интересом следил за поисками. Наступила тишина.

– Нет ножа, – растерянно пробормотал Шабашников.

– Поищите хорошенько.

Ножа, как мы и ожидали, нигде не оказалось. Через несколько минут мы уже знали, что у охотника исчезли также старые кирзовые сапоги сорок второго размера, и получили заодно подробное описание ножа: золингеновская сталь, лев и пальма на лезвии, наборная рукоятка.