Ночная мелодия - стр. 24
- Люсь, никаких обид, - вздохнула Маська. – Я все понимаю. Большой хор, выступления. Мы – это кто?
На тот момент их оставалось всего одиннадцать. Три партии по три человека и два тенора. Уже не очень хорошо, но еще терпимо. Ушли пятеро – и все стало совсем скверно.
- Так, ребята, - сказала Маська, - мы уже не хор, а тупо ансамбль, и это совсем иной расклад. Давайте договоримся сразу. Или расходимся, или работаем по-другому. Совсем по-другому.
Расходиться, как выяснилось, никто не хотел.
- Мась, - подал голос Андрей, - у меня есть хороший знакомый, работает в «Петербург-концерте». Они подбирают такие вот коллективы, если, конечно, из-под них можно чего-нибудь поиметь. Я могу намекнуть, что мы феерически круты.
- Ну попробуй, - пожала плечами Маська. – Хуже не будет. Так вот, птички мои, нас шестеро, и каждому придется петь свою партию.
- Почему? – испуганно спросила Ирочка, привыкшая не столько петь, сколько подпевать.
- Кто знает, чем унисон отличается от унитаза?
- В унитаз легче попасть, - хмыкнул Володька.
- Иманно. Не буду сильно пачкать вам мозги физикой, хотя струнникам должны были рассказывать про колебания струн. Связки – те же струны. При их колебании возникает основной звук, тон, и дополнительные – обертона. Все вместе они создают тембр голоса. В природе нет двух одинаковых связок, гортани, носовой перегородки и прочего вокального добра, а значит, нет двух одинаковых тембров.
Маська посмотрела по сторонам, нашла лист бумаги и ручку, нарисовала точку.
- Это абстрактный чистый звук заданной высоты. А это, - она обвела точку окружностью, - зона звука. Даже при абсолютном слухе и идеальной вокальной технике певец попадает не в сам звук, не в яблочко, а в его зону. Именно за счет обертонов. А поскольку у всех они разные, то стопроцентного унисона не существует. Чем больше различий в тембрах и в технике, тем грязнее унисон. Такого термина нет, но моя преподавательница по вокалу называла это тембральной фальшью. В большом хоре она прикрывается массой звука. В ансамбле вся грязь как на ладошке. Наши голоса хорошо сочетаются, но у Андрея и Сережи тембры сильно отличаются, у нас с Ирой тоже. Поэтому только шестиголосие, только хардкор.
- Маська, как ты все усложняешь, - поморщился Володька. – Люди просто хотят петь.
- Раз люди подписались петь со мной, значит, будут делать это так, как я скажу, - отрезала Маська. – И ты тоже. Никакой, на хрен, демократии тут быть не может. Как в армии. И вот еще что. Сережа, Ира, не в упрек вам, но подпевать никто больше не будет. В ансамбле все вкалывают одинаково, а не едут на чужой шее, то есть на чужом голосе. Всем ясно? Ну и ладушки. Значит, будем работать.
***
Разумеется, повторять свою лекцию трехлетней давности про унисон с унитазом и едущих на чужом горбу Маська не стала. Кто слушал, тот услышал. Но злость ее теперь была какой-то прозрачно-ледяной. Уж больно противным тоном Володька поинтересовался, на фига ей лишние сложности. Вроде как «охота ж тебе дурью маяться»?
И так уже второй день было смурно, а тут вдруг резко выяснилось, что без трех недель муж смотрит на ее любимое дело как на бесполезную блажь.
Что, не знала об этом? Знала. О том, что для него пение всего лишь хобби. Он так и сказал во всеуслышание, еще когда осадил зарвавшегося Макара. И с тех пор ничего не изменилось. Ну да, за это хобби уже платили деньги, но отношение все равно осталось прежним.