Ночевала тучка золотая. Солдат и мальчик - стр. 53
Пламя возносилось вертикально вверх, как гигантская свеча, и гудело, рассыпая дождем крупные искры.
Дом светился изнутри, обнажился его каркас. В это мгновение он казался прозрачным, и каждую накаленную огнем балочку в его скелете можно было сейчас разглядеть.
Лишь несколько девочек, из самых боязливых, прибились, как к спасительному островку, к стоящей все так же неподвижно Регине Петровне.
Петр Анисимович, обращаясь к Регине Петровне, закричал:
– Вы видели? Что-нибудь видели?
Регина Петровна не обернулась к директору, будто не заметила его. Не сразу до нее дошло, что это к ней, к ней обращаются с вопросом.
– Что… Видела… – медленно, как во сне, произнесла она, не отрывая взгляда от огня.
– Я спрашиваю! – кричал Петр Анисимович и все отгораживался от пламени портфелем. – Вы видели, как взорвалось? Видели или нет? И потом это… На лошадях…
– На лошадях? – пробормотала Регина Петровна. – На каких лошадях?
– Это ведь непонятно, что происходит! – закричал Петр Анисимович, но осекся: только теперь дошло, что воспитательнице худо.
Подбежала другая воспитательница, Евгения Васильевна, сунула ватку с нашатырем к носу Регины Петровны, потерла ей виски, а та вдруг ахнула и стала оседать, запрокидывая голову.
Ее тут же увели в спальню девочек. Мужичков забрали туда еще раньше.
Кузьмёныши, наблюдавшие все это, ринулись следом, на помощь своей Регине Петровне, но их дальше дверей не пустили.
– Идите, идите… – сказали. – Все тушат пожар, а вы чего тут шляетесь?
За дверью, слышно стало, кто-то плакал навзрыд, какая-то девочка, ее утешали.
– Ну, кто сказал, что лошади? – тускло произносил чей-то голос. – Ерунда… Честное слово, ерунда… Не было никаких лошадей и никаких гранат… Ну, что-то там взорвалось на складе… Там ведь керосин, и масло, и что угодно… Разве теперь узнаешь!
Братья посмотрели друг на друга и пошли во двор. Уже обвалилась крыша дома, подняв к нему салют из горящих углей, даже головешек. Искры медленно падали вниз и светлячками тлели в сухой траве. Никто не пытался их тушить. Даже Петр Анисимович, поняв, что соседним зданиям пожар не угрожает, притулился на крылечке столовой и так, прижав портфель к груди, сидел, глядя на огонь. Было что-то жалкое, беспомощное в его позе, будто говорившей: «Это ведь непонятно, что происходит!»
За свою сорокалетнюю жизнь этот человек пережил множество катастроф; если и выживал, то благодаря природному долготерпению.
Когда он ушел с орсовской базы, сам ушел, ибо тащили вокруг все и вся, пахло тюрьмой, направили его в роно и там всучили детишек. На него смотрели как на человека конченого, ибо знали, какие уж там детишки – пятьсот головорезов худших из худших: тот, кто отсеивал, отделывался от самых отъявленных. И пока он готовил поезд, подыскивал воспитателей, выпрашивал продукты и одежду, сквозила в лицах районного начальства невысказанная мысль: не повезло Мешкову! Сгорел Мешков! А едет, потому что знает: хуже ему уже не будет… Некуда, как говорят!
Стало заметно, что уже рассвело.
Неожиданно из колхоза прикатила водовозка с пожарной помпой.
Ребята сразу нашли себе занятие – качать насос: по двое, а потом по четверо, вверх и вниз. Но быстро устали, отвалили. Лишь Кузьмёныши, мокрые, старались помогать взрослым, пока вдруг не обнаружили на ладонях белые пузыри. Их погнали спать.