Николай Ежов и советские спецслужбы - стр. 16
По утрам Ежов вставал раньше всех, чтобы нарезать побольше роз для молодой литературоведки, приятельницы Багрицкого, за которой он ухаживал… Тоня Ежова… проводила дни в шезлонге на площадке против дачи. Если её огорчало поведение мужа, она ничем этого не показывала – Сталин ещё не начал укреплять семью. «Где ваш товарищ?» – спрашивала она, когда я бывала одна. В первый раз я не поняла, что она говорит об О.М. В их кругу ещё сохранялись обычаи подпольных времён, и муж в первую очередь был товарищем (хотя ни Николай Иванович, ни Антонина Алексеевна в большевистском подполье никогда не участвовали, но обычаи старых большевиков, которых Ежову несколько лет спустя предстояло истребить, усвоили вполне успешно. – Б.С.). Тоня читала «Капитал» и сама себе его тихонько рассказывала…
По вечерам приезжал Лакоба (вождь абхазских коммунистов, которому посчастливилось умереть своей смертью в декабре 36-го, в самом начале Большого террора; через несколько месяцев после кончины его всё равно объявили «врагом народа». – Б.С.) поиграть на бильярде и поболтать с отдыхающими в столовой у рояля… Однажды Лакоба привёз нам медвежонка, которого ему подарили горцы. Подвойский взял зверёныша в свою комнату, а Ежов отвёз его в Москву в Зоологический сад…
В день смерти Маяковского мы гуляли по саду с надменным и изящным грузином… В столовой собрались отдыхающие, чтобы повеселиться. По вечерам они обычно пели песни и танцевали русскую, любимую пляску Ежова. Наш спутник сказал: «Грузинские наркомы не стали бы танцевать в день смерти грузинского национального поэта». О.М. кивнул мне: «Пойди, скажи Ежову»… Я вошла в столовую и передала слова грузина разгорячённому весельем Ежову. Танцы прекратились, но, кроме Ежова, по-моему, никто не понял почему…»[45]
Николай Иванович предстаёт перед нами прямо-таки душевным человеком, любящим детей и животных. Впрочем, среди великих истребителей человечества такие пристрастия не оригинальны. Детей и братьев наших меньших любили Гитлер и Гиммлер, а Сталин, кажется, – только детей. А ещё Ежов любил попеть и поплясать. Бывший секретарь одного из казахстанских обкомов, вернувшись из ГУЛАГа, вспоминал: «Хорошо пел Николай Иванович народные песни, задушевно. Особенно – «Ты не вейся, чёрный ворон…»[46] Любимая песня Ежова оказалась пророческой. Образ ворона задолго до прихода Николая Ивановича в НКВД ассоциировался в народе с карательным ведомством. Вспомним хотя бы журнал «Красный ворон» – орган ГПУ в булгаковской повести «Роковые яйца» или «воронок» – автомобиль для перевозки арестованных.
А Маяковского, похоже, Николай Иванович действительно любил. И, возможно, именно поэтому Сталин поручил Ежову заняться хлопотами по устройству музея поэта и изданию полного собрания его сочинений. Поводом послужило письмо возлюбленной Маяковского Лили Брик от 24 июля 1935 года, на котором вождь начертал историческую резолюцию: «Тов. Ежов, очень прошу вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остаётся лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличное отношение к его памяти и произведениям – преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Свяжитесь с ней или вызовите её в Москву. Привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, всё, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов. Привет»