НикитА - стр. 6

То есть у меня остались какие-то смутные тени прошлого, но осознанно я привыкла расти без отца.

Что такое «расти без отца» в наше время, вероятно, объяснять не стоит.

У меня, конечно, имелся компьютер – старый и тормозной, с монитором, напоминающим ящик из-под водки – и кнопочный мобильный телефон образца прошлого века. Но такие вещи являлись необходимыми для современности, без них я бы просто не могла существовать и даже такая дура, как моя мама, это понимала.

Но во всем остальном я жила в нищете, не могла сравнится со сверстницами ни в одежде, ни в косметике.

Не имея профессии, мама никогда не зарабатывала серьезных денег.

На двоих их не хватало. И, кроме того, мама очень много тратила на собственную красоту.

Я ее понимала: у меня все было впереди, а маме вот-вот предстояло угасание.

Но, конечно, в таких условиях доброты во мне не могло развиться даже грамма.

К одноклассникам – равно как и к товарищам на стороне – я относилась спокойно, без ненависти и фанатизма.

Я смирилась, что должна пережить начало своей жизни так, как меня к этому присудили.

А дальше я должна была сделать себя сама.

Неизвестно как, но устроить жизнь совершенно иначе, чем родители.

Я не сомневалась, что это получится.

Должно было получиться.

Многие девчонки моего возраста торговали своим телом.

Я сама думала, что лучше быть проституткой, чем жить в нищете при гулящей маме.

Но знакомые говорили, что проституция не приносит реального дохода, поскольку в этой стране женщин больше, чем мужчин, и действует не спрос, а выбор.

Поэтому я решила, что пойду иным путем.

Я знала, что не остановлюсь не перед чем и перешагну через кого угодно ради своих целей, даром что их еще не определила.

С определенного возраста я стала проклинать весь белый свет за то, что мне с моими способностями и внешностью выпало родиться в моей семье.

Таким отбросам, как мои родители, следовало запретить иметь детей, чтобы они не умножали число нищих и несчастных.

Я верила в себя и только в себя, но перемены к лучшему прятались где-то впереди.

А пока я жила с мамой.

Точнее, существовала рядом с ней в отдельной квартире, состоящей из единственной комнаты на первом этаже двухэтажного строения – старого «засыпного» полубарака.

Комната была большой, двухоконной, площадь ее составляла метров сорок, если не пятьдесят. Таких жилых помещений я больше не встречала.

Кажется, наш дом был единственным во всем городе: построенным непонятно когда и непонятно кем и изначально имевшим гораздо больше внутренних перегородок.

Каким образом нам досталась эта квартира, я понятия не имела, но мама изредка упоминала дедушку с ее стороны. И вроде бы все это досталось от него – равно как и мой ум, который не мог перейти ни от нее, ни от отца, поскольку оба родителя были одинаково безмозглыми.

Что ко мне перешло от отца, я не знаю; возможно, он все-таки действительно убил собутыльника и НикитОй я себя чувствовала не зря.

А красоту мне дала мама; в ней не было вообще ничего, кроме красоты.

Как я поняла с определенных пор, мама вообще могла стать актрисой. Правда, не глубокой, типа Скарлетт Йоханссон, а пустышкой вроде крашеной дуры Монро.

Но мама была столь глупа, что не стала даже актрисой.

Моя красота отличалась о маминой.

Мама напоминала хорошо напомаженную, отбеленную и обработанную миндальным пилингом куклу в ровненьких кудряшках.