Ничья его девочка - стр. 25
– Нет, Мариночка пусть поднос на стол поставит и будет свободна.
Улыбка растаяла на полных губах девицы, и явно разочарованная она вышла из помещения, а вслед за ней откланялся и Боровской. Я откинулся на спинку мягкого кожаного дивана. Наваждение какое-то, аж самому мерзко. Не нравятся собственные эмоции. Неправильные они. Или, может, слишком много занимаюсь все это последнее время мелкой рыжеволосой дрянью, которая все нервы вытрепала.
И рука уже привычно потянулась за сотовым. Глянуть на сучку мелкую. Сейчас по времени должна с репетитором сидеть по английскому. Думал, за пару месяцев вся дурь из нее вылетит, но ни черта не выветрилось. Она как была зверенышем, так и осталась. Иногда голову оторвать хочется. Наглая дрянь, умная и языкатая. Все на лету хватает, впитывает, как губка, изучает. Нет, я не имел точной уверенности, что она дочь Сергея… но было похоже на то, очень похоже. Я и фото изучил те, что сохранились у Светланы, и судорожно вспоминал черты лица матери Есении… иногда мне казалось, что сходство есть, а иногда, что нет совершенно. Потом ненависть к ней появлялась – такая же тварь, как и ее отец. Подлая и хитрая змея, разве что маленькая еще. Близко подпускать нельзя. А потом вспоминал, сколько ей… и злость испарялась. Дите еще неразумное. Когда в первые сутки камеры просматривал, видел, как она ночью с постели вскакивала, как отбивалась от кого-то и кричала. Кошмары ей снились. После осмотров врачей заключение читал и чувствовал, как от злости глаз дергается. Били ее. Беспощадно били.
Я о ней когда справки в ее детдоме наводил, заведующая вначале решила, что это за тот случай на площади, и принялась малявку грязью поливать, а сама от страха вся трясется, а я смотрю на рожу ее толстую, разрумяненную, накрашенную и чувствую, как хочется обхватить ее пятерней и припечатать спиной в стену, да так чтоб ее очки на кончике носа тряслись.
– Сенька – звереныш. По ней давно колония плачет. Все жалели ее. Вспомню, как ее привезли к нам, на улице отловили – кожа да кости, вши до ран ее поели. А выросло вот такое отребье. Сбегает, ворует, хамит воспитателям. Психически неуравновешенная, хамка, асоциальна, склонна к садизму. Ничего святого за душой. Вы если считаете, что ее надо…
– Я хочу оформить над ней опекунство.
Она закашлялась. Аж задыхаться начала. Я даже не пошевелился, чтоб воды ей подать. Я наслаждался ее приступом и искренне пожалел, что у нее в толстой руке оказался ингалятор.
– Ээээ… может, кого-то другого? У нас вот Петрова – такая девочка хорошая. Отличница, скромненькая и…
– Я к вам щенков выбирать пришел или я спросил вашего мнения? Сядьте. Вы мне лучше расскажите, при каких обстоятельствах у Назаровой на спине появились следы от пряжки солдатского ремня, а на голове вмятины?
Она хватанула широко раскрытым ртом воздух.
– Так это, наверное, на улице еще. Мы то тут при чем? У нас воспитатели все хорошие, детей любят.
– Странно, а вот врач считает, что шрамы свежие и ребро сломано было где-то год назад.
– Так дерутся. Она сама кидается. Характер сложный…
– Это ее за сложный характер воспитывали? Вы всех так наказываете, или это только к Назаровой такая любовь?
– Нееет… тут никого не наказывают. Вы что? Нееет.
– Документы мне ее все соберите. Чтоб через час дело моему человеку отдали. И собирайте вещи. Вы здесь больше не работаете. И если честно расскажете о воспитательных методах ваших педагогов и конкретно назовете имена, может быть, отделаетесь только увольнением и штрафом, а не сроком.