Ничейная земля - стр. 3
Говорил уверенно, но явно опасался, что что-то пойдёт не так. Телефон при этом действительно достал и, похоже, правда, собрался звонить. Полиции ещё только не хватало. Пока разбираться будут, кто врач, а кто – сумасшедший, полночи пройдёт; полночи в обезьяннике – не самое приятное времяпровождение.
Между тем, врач, похоже, передумал и сунул телефон в карман, подошёл и стал заламывать мне руку. Это было, с одной стороны, неприятно, с другой – вносило некоторую ясность в происходящее и дальнейший сценарий развития событий. Потому как, если кто-то подходит и несёт бред – это допускает несколько вариантов развития ситуации, а если кто-то хватает за руку – это совсем другое.
Через минуту человек лежал у стены дома. Шляпа лежала рядом, человек гово рил что-то нечленораздельное и прижимал окровавленный носовой платок к лицу. Телефон его лежал на асфальте, пластмассовая Нокиа, раздавленная ботинком.
Нужно было бежать до проспекта и ловить машину, пока человек не вернулся к калитке и не вызвал полицию. Машина остановилась сразу – красная «Девятка» с восточным человеком за рулём. Водитель был молчалив и слушал восточную музыку. Десять минут – и дома. Раздеться, умыться, поставить чайник – и не думать о странном человеке, оставшемся сидеть с разбитым носом у стены под барельефом шестипалой женщины.
Чёрный фашист и Красный солдат
В сентябре садоводство опустело. В этом году лето было не жарким, шли дожди – и в августе даже в выходные никогда не было очереди. Когда же пришёл сентябрь, и детей увезли в город, стало совсем тихо. В первое воскресенье сентября было солнечно. В субботу и с утра шёл дождь, но к полудню распогодилось. Никому не хотелось уезжать на несколько часов из города, и на сонных улицах слышно было, как падают листья. Я гулял весь день – мне нравилось, что никого нет, что пахнет прелыми листьями, и холодное сентябрьское солнце светит белым светом и не слепит, очерчивая силуэты деревьев, печных труб, и рисует глубокие чёрные тени на земле. Сам того не заметив, я прошёл садоводство насквозь и оказался возле шоссе. Редкие машины совсем не мешали гулять и слушать – не то, что летом. С Ладоги дул лёгкий ветер, пахло большой водой. Я перешёл через дорогу и оказался на берегу заросшего кувшинками и камышом канала. Тропинка шла вдоль; трава после утреннего дождя уже успела высохнуть, и идти было легко и приятно. Через полсотни метров тропинку пересекала дорога, ведущая на мост через канал. Я перешёл через узкий железный мост и поднялся по дороге на холм. На холме, слева от дороги, стоял памятник – бетонный дот и клумба; на клумбе лежали уже увядшие цветы. Я знал, что с другой стороны памятника была скамейка, и собирался присесть перекурить, но когда подошёл к клумбе, увидел, что скамейка занята. На ней сидели двое. Против солнца было сложно рассмотреть, во что мужчины были одеты. Сидели они приобнявшись. В руке одного была бутылка водки. Мужчины разговаривали.
– Скажи мне, всё-таки, что тебе здесь было нужно? Сколько раз объяснял – всё равно не понимаю. Приказ приказом, но зачем ты сюда пришёл? Я жил здесь, рыбу ловил, лодка была, и домик на берегу был – ты пришёл со своими и всё сжёг. Ни домика, ни лодки. И сколько наших загубил?
– Да уже говорил тебе, сколько лет говорю, как встречаемся, не жёг я ничего, не убивал никого. Сказали – поедешь в ад, и попал я в твоё болото. Неделю лежал в грязи, когда ваши пытались наступать. А потом сказали – вперёд, и я пошёл вперёд, и меня сразу убили. И сгнил я в вашем болоте. Ты же сам – Красный солдат, знаешь – приказали, и пошёл.