Ничего еще не случилось - стр. 2
– Сказали, что ты еще летом вернулся.
Боря неопределенно пожал плечами.
– Думал, надолго не задержусь, – Боря отхлебнул пива, склонил голову на бок. – Че пришел-то, Гриш? Че надо?
– Петровичу нужен уход. Сказали, если нормально о нем заботиться, еще несколько лет проживет.
Боря резко обернулся, всего на мгновение посмотрел Грише прямо в глаза, открыв рот и как будто бы даже готовясь что-то сказать, а потом вдруг швырнул джойстик в балконную дверь. Тот отскочил, упал недалеко от вытянутых Гришиных ног. Тот даже не дернулся, твердо продолжил:
– Я не могу его оставить со Светой.
Боря приподнялся на руках, замотал головой, что-то мыча, как будто ребенок, которого просят открыть рот у стоматолога. Потянув за ворот футболки, Боря наконец раздышался, смог говорить:
– А ты куда, блин, собрался, я не пойму? Ты не сделаешь этого со мной, Гриш. Ты этого не сделаешь, не проси.
– Больше мне его оставить некому.
Наконец-то их глаза встретились. Им бы кинуться друг к другу, обниматься, выплакивать общее горе, жалеть друг друга и больше друг друга не терять. Но не стали. Ни один, ни другой не двинулся с места.
– Я привезу его завтра. – Гриша встал, забирая выпитую бутылку с собой, чтобы выкинуть позже. – Приберись. Он не любит беспорядка.
Все остальное
Часть первая
1
Домой хотелось просто невыносимо. Гришка еще раз пригубил дешевого коробочного вина, выплюнул кудряшку конфети, случайно зажеванную вместе с куском пиццы, и стал осторожно выбираться из-за стола. То ли стол шатало, то ли самого Гришку: посуда вдруг поплыла, разгулялась, а один бокал, оскорбленно цыкнув, шлепнулся в тарелку кому-то из девчат. Поднялся визг и хохот, и ароматные, все в жиру и майонезе губы, вдруг присосались к Гришкиной щеке. Он одобрительно кивнул, но все-таки вывернулся из поздравительных объятий и ломанулся в туалет.
Прочищал страдающий желудок долго и мучительно, но потом сунул голову под кран и блаженно улыбнулся: полегчало. Теперь главное незаметно уйти, чтобы никаких вопросов и просьб остаться. А там – слоняться по городу до рассвета: глазеть на оборзевшие сосульки, вымахавшие чуть не до земли, есть только-только выпавший снег, растирать им горячее, обветренное лицо, и, конечно, в тысячный раз любоваться подсвеченными мостами и зданиями.
Оказалось, что пьяный Гришка – совсем глухой. Но понял он это, конечно, только чуть протрезвев. Вытер голову, фыркая, как пес, чьим-то махровым, пахнущим пудрой и женщиной, полотенцем, и замер. За дверью все бурлило, хохотало и праздновало. Билась посуда, орались песни, шатался, кряхтя и стеная, от стремительных танцев старенький сервант. В нем что-то мелко и тревожно дрожало, как умирающая душа.
Раз в несколько минут разрывалась одна хлопушка, а за ней вторая и третья, а потом на залпы стеклянным фейерверком отзывались бокалы. Гришка прикрывал глаза и видел перед собой тот ужасный единственный раз, когда отец его брал с собой на охоту. Стреляли так же радостно, остервенело. Так же праздновали быструю и напрасную птичью смерть.
– Эй, Гриш, все в порядке? – голос Светки осип и продрог. Кажется, это ее порядком следовало бы поинтересоваться.
Гришка еще раз сунул голову под воду и выскочил из туалета, пропуская внутрь позеленевшую пыхтящую Светку. За ней тянулась плотная тошнотворная вонь паленых волос.